Будь его воля, он обогнул бы деревню десятой дорогой, но выбора не оставалось: жизнь Эллен была на кону. И его поразило, что для него это, оказывается, имеет значение.
– Ей нужно спать, – сказала Рослин почти умоляюще, так, будто это зависело от Натана.
Он вез Эллен на своем коне, придерживая ее перед собой в положении полулежа. Эллен не приходила в себя с того самого момента, когда упала посреди поля, которым шли тальварды. Натан не понимал, что произошло и зачем она вообще туда пошла. Он даже пропустил момент, когда она отделилась от их маленького лагеря, и вместе с Глоринделем прибежал на крик Рослин, когда она, ускользнув так же тихо, стояла на вершине холма и кричала, но Эллен уже не могла ее услышать. Она была слишком далеко – сперва брела, спотыкаясь, по полю, потом вдруг побежала прямо на тальвардов, потом снова перешла на шаг и вдруг рухнула, прижимая руки к лицу. С Рослин немедленно случилась истерика – Натан никогда ее такой не видел, она рыдала и билась в руках Глоринделя, захлебываясь слезами и требуя, чтобы они скорее пошли туда, вниз, пока Эллен не умерла. Натан и сам пошел бы, но что его в самом деле удивило – так это реакция Глоринделя. Ему полагалось фыркнуть и сказать: «Дура, сама виновата», – но он лишь взглянул на Натана так, что тому не понадобились никакие слова.
Он спустился с холма с другой стороны, чтобы не привлекать внимания тальвардов, обогнул его и, пригибаясь, побежал вперед, туда, где ничком лежало упавшее тело. Почва пружинила под его ногами, будто он ступал по трясине. Когда Натан добрался до Эллен, тальварды уже прошли, оставив за собой густую пелену пыли, и в этой пыли Натан, перевернув Эллен, увидел ее лицо: застывшее, цвета пепла, с широко распахнутыми остекленевшими глазами, из которых текла кровь. Натан решил бы, что она мертва, если бы не сиплое, надрывное дыхание – будто у нее было пробито легкое. Натан поднял ее, чувствуя, как пальцы леденеют от ужаса, и только когда ощутил нестерпимую легкость ее тела на своих руках, понял, что его так испугало: Эллен стала как две капли воды похожа на умирающую эльфийку, которую он и Рослин нашли в логове Сколопендры.
Когда Рослин увидела их, она вырвалась из рук Глоринделя, подбежала, велела опустить Эллен на землю, схватила ее лицо в ладони. Калардинскую княжну трясло, но взгляд ее был холодным и ясным взглядом лекаря, привыкшего видеть смерть и останавливать ее. Она кратко сказала: «Прочь», и Натан беспрекословно отошел в сторону. Глориндель приблизиться даже не пытался – только смотрел на них обеих долгим, растерянным взглядом, и Натан знал: он не хочет, чтобы Эллен умерла.
Они стояли рядом, не обменявшись ни словом, пока Рослин что-то шептала над телом Эллен, вкладывала ей в рот какие-то свои порошки. Потом она позвала их и сказала:
– Ее надо отвезти туда, где темно. В какое-нибудь место, куда не проникает свет. Ей надо поспать там.
– Она выживет? – спросил Натан.
– Я не знаю, – беспомощно сказала Рослин и посмотрела на Глоринделя. – Ей нужно спать, давайте отвезем ее куда-нибудь в темное место, пожалуйста!
Так они и оказались в той деревне. И в этом не было ничьей вины.
Впрочем, это неправда. Натану хотелось так думать, но он лгал сам себе. В этом была
Потому что когда голова Эллен лежала на его плече, он мог думать лишь о ее застывшем лице и губах, шептавших: «Неужели ты меня не узнал?..»
«Кто ты, кого я должен был в тебе узнать?» – без конца думал он, и эти мысли сводили его с ума, так что он действовал не задумываясь, когда они въехали в деревню и эльф обратился к первому встречному человеку с просьбой о помощи. Им дали помощь: отвели к дому сельского старосты, тот лично распорядился, чтобы их обеспечили всем необходимым, а Эллен выделили дальнюю комнату, где закрыли все ставни и заложили все щели.
Натан сам отнес ее туда, положил на постель, потом в полном мраке тронул ее лоб. Лоб был влажный от холодного пота, а глаза – Натан знал, хотя и не видел их в темноте, – все так же смотрели вверх. Кровь из них уже не текла, она запеклась вокруг глазниц бурой коркой и царапала Натану пальцы. Не думая, что делает, он наклонился и вслепую нашарил губами ее рот. И отстранился почти сразу, передернувшись от ощущения, будто целует труп.
– Отдыхай, – шепнул он, снова проводя рукой по ее лбу. – Отдыхай…
Кто-то что-то сказал от двери – на тальвардском, мягким, вкрадчивым голосом. Натан обернулся, рассеянно переспросил на калардинском: «Что?» – хотя все понял бы, просто толком не расслышал. Фигура в дверном проеме поклонилась, повторила:
– Господин, наверное, тоже желает отдохнуть.
Он помотал головой, отгоняя навалившуюся на плечи усталость, поднялся, вышел. Фигура на пороге оказалась слугой, маленьким скукоженным человечком с изогнутой шеей: из-за этого недуга он все время смотрел снизу, как бы исподлобья, и Натана снова что-то кольнуло – второй раз после того, как он почуял доносившийся отсюда запах.
Все разговоры с местными вел эльф: он говорил на тальвардском так же свободно, как на калардинском, к тому же у него был язык хорошо подвешен. Денежная компенсация за неудобства, разумеется, воспоследовала, и староста не стал от нее отказываться, чем эльфа, кажется, возмутил. Он сразу надел свою обычную маску сукиного сына и высказал старосте все, что думает по поводу его бескорыстного стремления помочь путникам, попавшим в беду. Староста – невысокий плотный человек с красным лицом и шрамами от ожогов на руках – слушал, кивая, и сдержанно улыбался. Держался он с большим достоинством и чем-то напоминал Натану убийцу, прикидывавшегося работорговцем в порту Врельере. У старосты была дочь, гибкая рыжая кошка с дикими глазами, и она Натану напомнила наемницу, неумело прикидывавшуюся рабыней. Это его встревожило и было еще одним сигналом, но тогда Натан не расценил это как сигнал – он думал одновременно об Эллен, о слуге с искривленной шеей, о лорде Глоринделе, который уж слишком нагло вел себя со старостой и уж слишком плотоядно посматривал на его дочь…
Только о Рослин он не думал. О единственном, о чем думать и правда стоило.
«Если он еще полезет под юбку этой дикарке, будут неприятности», – расстроенно размышлял Натан вечером этого длинного дня. Он сидел на скамье у входа в сельский трактир, сжимая в руке кружку с вином, и смотрел на звездное небо. Звезды тут были не такие, как в Калардине, – как будто дальше и холоднее. Где-то среди них, наверное, пряталась мифическая звезда, за которой шли тальварды. «Теперь их не нагоним», – подумал Натан, все так же глядя в небо, и эта мысль вызвала у него облегчение. Впрочем, нагонят – он это знал, потому что знала Рослин, а она именно так и сказала, когда он проводил ее ко сну. Она тоже устала, и ее глаза в ободках глубоких теней казались такими же большими, как слепые глаза Эллен, глядевшие во тьму.
– Я тоже должна поспать, мы обе, – сказала она Натану. – А завтра все будет снова хорошо, и мы пойдем дальше.
И обняла его, а он обнял ее. И пошел из дома прочь, во двор, встретив по дороге Глоринделя, приперевшего дочь старосты к стене и что-то ворковавшего ей на тальвардском – слишком тихо и быстро, чтобы Натан, с его скудными знаниями, мог разобрать.
Но даже его знаний хватило, чтобы понять то, что он услышал, когда устало потягивал вино во дворе трактира. Понять – но все равно ничего не сделать. И за это ему не было прощения.
Сперва он даже не вслушивался, хоть неоднократно повторившееся слово «девочка» могло бы привлечь его внимание. Но он слишком беспокоился за Эллен и сердился на Глоринделя, поэтому встрепенулся, только когда до его слуха донеслось «маленькая ведьма». Натан выпрямился, огляделся, пытаясь определить, откуда доносится разговор двух приглушенных мужских голосов.
Оказалось, что говорят у него прямо над головой: чуть выше скамьи в стене трактира располагалось окно, неплотно прикрытое ставнями. Натан не стал оборачиваться, только выпрямился в струну, откинулся назад, прислонившись к стене спиной, вытянул ноги. Он слушал, и понемногу тошнота, приступ которой он ощутил утром, снова подступала к горлу.
– Ты предлагаешь мне попрать святой долг гостеприимства, Горк. Я не могу на это пойти. Даже если они враги.
