ощущение подхлестывало ее, гнало вперед, нагнетало в душе новую, еще более мучительную тревогу.
Глориндель. Натан. И Рослин.
Кто-то из них сейчас в этом огне.
Это был какой-то дом – довольно большой, с деревянными полами, гладко обструганными порогами и низкими притолоками. Эллен шла по нему вслепую, держась за стены, но уверенно – общее ощущение огненной ловушки сменилось ощущением, что огонь находится в строго определенном месте и больше не угрожает Эллен – теперь он угрожает кому-то другому. И вместо того, чтобы бежать, Эллен шла на него, как на свет маяка. Свет, который она теперь не могла видеть, но снова могла чувствовать. И от этого вернувшегося ощущения ее переполняла безумная, бессмысленная радость.
Она сразу поняла, когда оказалась на улице, – по тому, как резко посвежел воздух, и одновременно усилился жар, и появился густой горький запах гари. Эллен на миг застыла в растерянности, не имея ни малейшего представления, где находится и что ее окружает, а потом доверилась своему вновь заговорившему телу, которое так охотно откликалось на зов жара. Сперва она шла, держась за бревенчатую стену дома, из которого только что вышла, потом отпустила опору, перешла на бег. Она не видела окружений и преград, но ни разу не споткнулась, ни разу не наткнулась на плетень или стену – огонь был ее поводырем. Огонь и тот, кто в нем горел.
– Стойте! – закричала она, сама не зная, к кому обращается. – Стойте, нет!
Наконец появились звуки. Треск огня, звук всеобщего движения, гул людских голосов, ее собственный крик – все это захлестнуло ее с такой силой, что на мгновение она утратила путеводную нить далекого жара и в первый раз споткнулась, чувствуя, что теряет равновесие. И в то же мгновение услышала, как кто-то зовет ее по имени, потом кричит: «Да пустите же вы меня!» – и снова зовет, снова и снова, крик приближался, и в нем было столько мольбы… Но только когда руки этого человека подхватили ее и не дали упасть, Эллен поняла, что это Натан. Не потому, что узнала голос, – просто некому больше было, либо Натан, либо Глориндель, а у Глоринделя горячие руки. Это она помнила хорошо: такие горячие руки…
Руки Натана были холодными и скользкими, и в охватившем ее тело и разум пламени это было так странно, что она мгновенно очнулась.
– Натан?.. – проговорила Эллен, поворачиваясь туда, где, как ей казалось, находится его лицо. – Что это? Где мы? Почему я ослепла?
Он не ответил ни на один из вопросов, только продолжал крепко держать ее за плечи, хотя приступ слабости прошел и она уже не собиралась падать. От него остро пахло паникой – Эллен подумала, что и сама, должно быть, провонялась этим запахом до кончиков волос, и вовек этому запаху не выветриться, пусть даже теперь это все, что осталось от страха.
А самого страха не было. Ничего больше не было. Она увидела Рассела, который не заметил ее, отвернулся и пошел прочь, – и
Разве только…
– Где Глориндель? – спросила она.
Натан обхватил ее тело поперек, прижав руки к туловищу, притянул к себе – она чувствовала своей грудью, как бьется его сердце. И вдруг ощутила прилив ужаса – нет, нет, как же так, этого не может быть!
А ведь всего мгновение назад думала, что больше ничего не осталось…
Но она ошиблась, остался жар – теперь уже совершенно явный, настоящий, порожденный не ее больным рассудком, а костром, горевшим совсем неподалеку, всего в десятке шагов от них. Ровно на том же расстоянии, на котором находилась от нее горящая гостиница в порту Врельере, та, из которой она вывела Глоринделя… Только тогда она видела этот огонь, видела костер, знала, что он есть, – а теперь только ощущала, и это было одно и то же: видеть и знать.
– Пусти меня!
Натан сжал ее крепче, будто ждал этих слов.
– Пусти! Он там, да?! Пусти!!!
– Успокойся, Эллен! – крикнул Натан. – Он пошел за Рослин. Я не мог его остановить. Он должен был…
– Он ничего не должен! – закричала Эллен; вдруг стало очень тихо, люди, стоявшие вокруг, смолкли, только огонь трещал по-прежнему да ее собственный крик гудел у Эллен в голове. – Ты что, не понимаешь?! Она все равно собиралась его убить! Она служит этим проклятым некромантам, которые забрали моего Рассела, и Глоринделя они тоже заберут!
– Теперь уже не заберут, – сказал кто-то рядом с ней. Эллен повернула голову в его сторону, мучительно вглядываясь незрячими глазами. От этого человека не веяло жаром. От него вообще ничем не веяло – его попросту не было.
Она снова рванулась со всей яростью, на которую была способна.
– Натан, пусти меня! Я выведу их обоих, я смогу! Я же не чувствую огня!
– Тогда откуда ты знаешь, что там огонь?
Она замерла, пораженная его словами. И тут же ощутила боль – страшную боль во всем теле, в каждой его части, которой когда-либо касалось пламя: словно вся боль от ожогов, украденная у нее когда-то, разом вернулась в измученное тело… так, как возвращаются домой.
Горло Эллен свела судорога, она ткнулась лбом Натану в плечо и заплакала без слез – она думала, что от боли, но на самом деле это боль в ней плакала от радости, что снова может жить. Натан положил большую тяжелую ладонь ей на затылок, и от того, как это прикосновение не было похоже на прикосновение Глоринделя, Эллен зарыдала еще сильнее, оплакивая то, чего не могла изменить.
– Прости меня, – всхлипнула она, ткнувшись Натану в грудь опаленным лицом. – Прости меня, прости, я не смогла тебя защитить…
Толпа, вдруг словно вернувшись из небытия, разом вздохнула, будто единой грудью, и Эллен, вздрогнув, подняла голову. Она услышала усилившийся треск, будто кто-то продирался сквозь ломающиеся ветки, а потом люди разразились криками – и это были крики восторга. Эллен почувствовала, как напрягся Натан, как затвердела его рука, будто он не разделял их радости, и в то же время его сердце, к которому Эллен все еще прижималась, забилось сильнее. Он разжал руки, отпуская ее, но Эллен не двинулась с места, оставшись стоять, когда Натан побежал вперед, туда, откуда по-прежнему веяло жаром, но это уже был неопасный, беззубый жар, у которого в последний миг вырвали пищу прямо из пасти. Мысль принесла облегчение, и Эллен, закрыв глаза, отдала все свое тело во власть этого ощущения. И через несколько мгновений подумала, зная, что огонь ее слышит: «Я понимаю теперь. Ты не друг мне. Ты не жалил меня, но не оттого, что жалел. Напротив. Ты жалишь только тех, кого любишь. А меня ты отвергал. И теперь ненавидишь за то, что я тебе не отдалась, когда ты был готов меня принять, а я не видела, что твои объятия – ловушка, и на твоем лице оскал. Не видела, потому что ты меня ослепил».
Так вот, Рассел, подумала она, теперь я все о тебе знаю и больше никогда не пойду за тобой, не брошусь в тебя, и ты не оставишь ожогов на моем теле и моей душе.
– Вы живы? Миледи, вы живы? – сказал Натан и умолк – Эллен слышала, как глубоко он дышит, и поняла, что он пытается вдохнуть воздух в рот Рослин.
Глориндель, видимо, не мог этого сделать.
Через какое-то время Рослин закашляла – сипло, надрывно, будто все внутри у нее разрывалось, но Эллен уже знала, что она будет жить.
– Она будет жить, – медленно проговорил человек, голос которого она уже слышала, – человек, которого не было. – Она очищена пламенем и… выведена живой. Значит, будет жить.
– Горк, но ты же сам говорил… – неуверенно начал кто-то во всколыхнувшемся гуле голосов, но тот перебил:
– Вы все знаете старые законы. У ведьмы есть шанс быть оправданной. Эта ведьма его использовала.
– Тьма в ней все равно жива, – сказал кто-то.
– Да, жива. Но это более не наша забота. Здесь она уже никому не навредит.
Эллен пошла вперед, на толпу, вытянув руку перед собой. Она слышала, как люди отступают в стороны, чувствовала, как они смотрят на нее, – но это не были горячие взгляды и не холодные тоже, никакие, их не было, этих взглядов и этих людей. Было только одно существо, одно тело, и от него все еще пахло огнем, в
