патрицианцам это было невыгодно, и они послали на это дело самого ничтожного из бахвалов, какого смогли отыскать. Ты хоть заметил, что тебя по меньшей мере дважды пытались убить? И где ты был бы, если бы я не позаботился?
Голова у Марвина шла кругом, кровь гулко стучала в ушах. Лукас говорил что-то ещё, отрывисто, обвиняюще, но его голос превратился в далёкий неразборчивый шепот.
– Мой король, – проговорил Марвин, отказываясь это слушать, – мой король…
– Твой король мёртв! И убили его всё те же патрицианцы. Какого беса, Марвин, объясни мне, зачем ты служишь тем, кто только и делает, что предаёт?
– А вы, сэйр Лукас, – сказал он, – вы кому служите?
– Проклятье! – почти закричал тот. – Ну почему же ты такой дурак?!
– Вы зато на редкость умны, – и, сказав это, Марвин развернулся и пошёл прочь от костра, во тьму. Если бы Лукас снова остановил его, он бы дрался с ним до последних сил, но на сей раз даже этот безумный человек понял бессмысленность попыток остановить его.
– Куда ты, Ледоруб тебя дери? Ты слушал меня?! Твой король мёртв!
– Мой король жив. Вы едва не осквернили его, впутав в омерзительное богохульство, но он жив, и я служу ему, как присягал, – глухо ответил Марвин, не оборачиваясь. Расщелина расширялась ближе к земле, и, когда он полез по каменистому склону вверх, соскальзывая и обдирая ладони, сверху посыпался снег. Голос Лукаса преследовал его по пятам, но не мог поколебать.
– Тебе нельзя туда! Даже если ты отвезёшь ребёнка в Таймену, там тебя немедленно убьют, не дав открыть рот!
«Ну так остановите меня, – подумал Марвин, взбираясь всё ближе к краю расщелины. – Давайте, вырубите снова одним ударом, как вы это не раз уже делали. Но лучше не стоит, потому что тогда я всё-таки убью вас при первой возможности и всё равно уйду, чтобы выполнить свой долг. Странно, почему я раньше этого не сделал? Почему не убил вас, даже теперь? И не важно, что вы сильнее меня… если сильнее. Сильнее ли?»
Он тряхнул головой, прогоняя эту гнусную, жалкую мысль, в которой было больше Лукаса, чем в крике, летевшем со дна расщелины. «Не надо. Оставьте меня в покое. Я ничем не могу вам помочь».
Нелепая мысль, но, выбравшись из расщелины и привалившись к земле, переводя сиплое, клокочущее дыхание, Марвин прижался щекой к острому краю скалы, посмотрел вниз, и подумал ещё раз: «Я ничем не могу вам помочь».
И вдруг крикнул:
– Она сказала, что вы любите забавляться с людьми! И что это-то в вас хуже всего!
Несколько мгновений пролетели в полной тишине, а потом Марвин скорее угадал, чем услышал его вопрос. И улыбнулся – впервые за долгую череду бесконечных кошмарных дней, прошедших с того дня, как он покинул Ив из Мекмиллена.
– Это хорошо, что вы забыли, – сказал Марвин. – Вы её не стоите.
Он поднялся и пошёл вперёд. У него не было ни оружия, ни коня, он не знал дороги, лихорадка била его ознобом и пробирала жаром, скручивая мышцы мелкими судорогами. Но если бы в эту минуту Марвин вспомнил себя, каким он был до турнира в Балендоре, то, наверное, смог бы назвать победой то чувство, которое вынуждало его идти вперёд. И, наверное, он назвал бы поражением то, с чем оставил своего учителя и врага. Но сегодняшний Марвин забыл, что значат эти слова и зачем они нужны.
Поэтому он просто шёл.
В Таймене была весна. А ещё бунт.
Признаки и того и другого обозначились не сразу, но становились всё явственнее по мере приближения к центру Предплечья. В северной доле ещё лежал снег, хотя и несвежий, и чем южнее, тем чаще поля чернели проталинами. Кора деревьев светлела, ветви оживали, набирая здоровый цвет, и на большинстве из них зеленела молодая поросль.
С бунтом картина была той же. У границ ничего особенного не происходило, но дороги, уводившие к столице, пестрели толпами возбуждённых, хотя пока ещё неагрессивных крестьян. Часть трактиров стояли закрытыми, а в тех из них, что принимали путников, люди шептались об изменах и заговорах, пугливо умолкая, стоило кому-то посмотреть на них слишком пристально. Ближе к столице крестьяне становились наглее, кричали об измене во весь голос, а на дорогах появились королевские патрули. Дело почти неслыханное – у казны давным-давно не было средств на такие мелочи, и каждый владетельный рыцарь сам, как мог, справлялся со всякой швалью на своей земле. От северной границы Предплечья до Таймены Лукаса останавливали шесть раз; в самый первый он слегка встревожился, заодно обнаружив, что смутный призрак Королевской Башни продолжает его волновать. По счастью, у него была охранная грамота от Дерека; Лукас испытал немалое облегчение, когда её содержимое полностью удовлетворило стражников, и его пропустили с вежливыми напутствиями. В дальнейшем история повторялась. Лукас остерегался расспрашивать патрульных, но был уверен по крайней мере в одном: что бы ни происходило сейчас в столице, патрицианцы по-прежнему на коне. И это было хорошо. Наверное.
За две мили до Таймены Лукасу встретилась кучка крестьян, вооружённых топорами и вилами. Их было человек десять, они целенаправленно пёрли к столице. Лукас счёл разумным объехать их стороной, но они его заметили, впрочем, преследовать не стали. Лукас смотрел через плечо, как они озадаченно переговариваются, провожая его недовольными взглядами, и окончательно убедился, что молоденькие зелёные побеги бунта хоть и наглели там, где потеплее, а в полную силу ещё не проросли. И это тоже было хорошо…
Наверное.
Слухи вокруг города бродили самые невероятные и противоречивые, поэтому Лукас извелся от любопытства и нетерпения, прежде чем достиг ворот столицы. Патрулирование у городских стен велось особенно усердно. Сами ворота были закрыты.
Ещё раз воспользовавшись грамотой Дерека, Лукас без особых сложностей попал в город, не удержавшись и всё же спросив у стражника напоследок:
– Что тут творится-то?
