— Петр, принеси воды матери, — говорит безгубый толстяк.
Мальчик смотрит на мать, не двигаясь с места.
— Ты слышишь, тебе говорят! — щеки у безгубого становятся багровыми.
— А вы на меня не кричите. Вы мне не отец, чтобы кричать. Вы мне никто! — Дернув остреньким плечиком, мальчик выбегает из комнаты.
Маша считает деньги. У нее тоже начинают трястись руки.
— Поаккуратней, девушка, — говорит толстяк, — двадцатипятирублевочку уронили.
Он запихивает деньги ей в сумку.
— Спасибо, — сквозь зубы бросает Маша. «Надо же, я еще должна ему спасибо говорить. Из-за него и уронила, — в душе негодует она. — Лазит по чужим сумкам, бессовестный».
Только очутившись на улице, Маша вздыхает свободно, полной грудью. Вот уж ни за что в жизни не вышла бы замуж за такого противного человечишку, как этот толстяк.
Впервые за весь день она чувствует тяжесть сумки.
Маша снова бежит по улице. Надо торопиться, чтобы успеть получить зарплату и успеть купить платье. С озабоченным лицом Маша идет от одних дверей к другим, от дома к дому.
Наконец-то последний заход, и она свободна. Маша стоит у дверей Грохальского и дергает ручку старомодною звонка. Колокольчик не звенит, а как-то хрипло тявкает. За дверью никаких признаков жизни. Маша дергает ручку звонка еще и еще раз. Может, уйти? Но вот раздаются шаркающие шаги. Старческий голос спрашивает:
— Кто там?
— Пенсия.
Молчание. Маша догадывается: Грохальский в «глазок» смотрит на нее.
Глухо стучит болт, щелкает замок, звякает цепочка. На пороге высокий костлявый старик. На нем узкие брючки, чесучовый пиджак с короткими рукавами и галстук бабочкой, синий в белую крапинку. Лицо у старика желтое, с отвисшими щечками. На носу — пенсне.
Пожевав тонкими губами, Грохальский сердито говорит:
— Что это вы, девица, трезвоните на весь дом? Такая молодая, а такая нетерпеливая!
Он долго еще ворчит. Потом, сказав: «Минуточку», Грохальский закрывает дверь на цепочку и уходит. «Сумасшедший старикашка! — возмущается Маша. — Неужели он считает, что я могу его обокрасть?»
Грохальский возвращается, держа в руках квитанцию. Маша знает: старик вручит квитанцию лишь после того, как получит деньги. Он пересчитывает их трижды. Он всегда говорит: трехкратный пересчет по теории вероятности исключает возможность ошибки. Придумал еще какую-то теорию вероятности, только чтобы людей задерживать. Маша представляет, как он станет бесконечно долго, мусоля пальцы, шебаршить бумажками, и у нее почему-то начинают чесаться ладони.
Но что это? Как же так? Нет, не может быть! Она не могла потерять деньги. Не могла! Но денег нет! Это совершенно ясно, хотя она продолжает шарить дрожащими руками в сумке. От страха у нее пересыхает во рту и по спине ползут мурашки.
Грохальский, сняв пенсне, смотрит на нее круглыми пронзительными глазами.
— Ну-с, — говорит он.
— Вы извините, уж, пожалуйста, извините, — бормочет Маша, — я, наверное, забыла… то есть оставила… на почте… в общем, не взяла деньги… я завтра принесу… Вот увидите…
— Допустим, — Грохальский надевает пенсне. — Но учтите, сегодня мой срок получения пенсии. Завтра жду до шести. После шести я звоню начальнику почты и ставлю его в известность. Пеняйте на себя.
Дверь с треском захлопывается, лязгает замок. Маша несколько минут стоит не шевелясь и тупо смотрит на дверь.
Она медленно бредет по улице. Опустевшая сумка кажется непомерно тяжелой. Что же делать?! Что делать! Грохальскому она, конечно, наврала. Деньги она не могла забыть на почте. 75 рублей. Три двадцатипятирублевки она положила в отдельный конверт с надписью — Грохальскому. Этот конверт она видела в сумке, когда выдавала деньги Татьяне Петровне. Может быть, она нечаянно засунула их в другое отделение?
Маша садится на первое попавшееся крыльцо и выкладывает все из сумки: конверты, две заказных бандероли (клиенты на даче, вручить было некому).
Но денег нет. Как же быть? Что она скажет начальнику почты? Анна Николаевна так всегда доверяла ей. Теперь Машу снимут с работы… Но она же не украла деньги.
Что же делать?! Если она будет вот так сидеть и реветь, деньги к ней не придут. Их надо искать. В самом деле, бывает же так: потеряют люди и найдут.
Маша идет от дому к дому, торопливо стучится в двери и тихо спрашивает:
— Скажите, пожалуйста, я у вас ничего не оставляла?
Жильцы недоуменно пожимают плечами: «Нет, ничего», — и Маша идет дальше.
У Герасимовых, к большому огорчению Маши, Лидки нет дома. Ей можно было бы рассказать о своей беде.
Однажды (и как это случилось, Маша до сих пор не понимает) у нее не хватило одного номера «Огонька» и «Нового мира». Клиент пригрозил пожаловаться. Лидка, узнав об этом, заявила: «Выручим! Не горюй». Она достала журналы у своих друзей-студентов. Может, и сейчас она посоветовала бы, как и где искать деньги.
Маша старается припомнить весь день до мельчайших подробностей. И вдруг вспоминает: этот противный толстяк, когда поднял 25 рублей, ей деньги не отдал в руки, а сунул их в сумку. Неужели? Нет, стыдно так думать! Она сама презирала Грохальского за то, что он считает всех людей ворами. Но если она выронила 25 рублей, то могла выронить и конверт с деньгами Грохальского… Никто ничего не украл, просто она потеряла деньги.
Задыхаясь от бега, Маша стучится в дверь Босоножкиной. Дверь открывает безгубый толстяк и держит ее, не пропуская девушку в комнату.
— Я… вы извините, — лепечет Маша. Она хочет задать все тот же вопрос: «Я у вас ничего не оставила?», — а вместо этого говорит: — Я у вас потеряла деньги.
Раздается звенящий голос мальчика:
— Деньги? В конверте?
Лицо толстяка становится багровым.
— Ищите там, где потеряли. Я говорил, девушка, что нужно быть поаккуратней. — Он рывком закрывает перед Машей дверь.
Из комнаты доносится какая-то странная возня. Потом кто-то вскрикивает. Маша опрометью бросается из коридора.
Только очутившись далеко от дома Босоножкиной, она приходит в себя. Все ясно: деньги украл безгубый толстяк, и он их не отдаст. Заявить в милицию? Но чем она докажет? Почему мальчик крикнул: «В конверте?» Может, он знает? Что же делать? Пойти на почту и честно сказать: «Анна Николаевна, я потеряла деньги». Нет, нет. Вдруг с работы снимет? Она строгая. Что же делать? Может, вернулась Лидка? Как она сегодня радовалась за нее, Машу. И вот… Зайти к ней, уж она-то что-нибудь да придумает. А собственно, какое дело Лидке до этих несчастных денег?
Маша вспоминает, как Лидка, узнав о журналах, сказала: «Ох ты Маша-растеряша». Девушке становится вдруг обидно до слез. Она представляет, как Лидка, наверное, тогда говорила студентам: «Наша почтальонша такая растрепа. Она теряет журналы, а мне ищи». И с чего это Маша взяла, что Лидка за нее радовалась. Разве она понимает, что такое новое платье для нее, Маши? С чего ей понимать?
У нее небось целый шифоньер всяких нарядов. И ей мама с папой все дарят. А сама она еще денежки не зарабатывает. Разве она посочувствует? Еще чего доброго подумает, будто Маша вовсе и не потеряла, а присвоила эти деньги, чтобы платье себе купить.
Навстречу идет клиентка. Маша поспешно переходит на другую сторону улицы.
Она ненавидит эту улицу, эти подмигивающие и подсматривающие окна, за которыми живут злые, подозрительные старики. Какой день сегодня тяжелый. От этих тополей нечем дышать. Дождь бы пошел, что ли… Небо вон какое тусклое. Пусть льет дождь! Косте не придется тогда напрасно ждать. Может, он и
