ждать не собирается. Может, он нарочно позвал, чтобы посмеяться над ней, а жениться и не собирается? Соседки говорят: «Теперешним парням доверять нельзя».
Нет, никому, никому верить нельзя…
Незаметно для себя Маша сворачивает в переулок, выходит в тупик Железнодорожной улицы к шестиэтажному дому и поднимается по лестнице. Дверь открывает соседка Татьяны Петровны. Забыв постучать, Маша входит в комнату. Старушка сидит за столом и раскладывает пасьянс. Взглянув на Машу, она бросает карты.
— Машенька, что случилось?
— Я… я… у меня, — говорит запинаясь Маша, — у меня украли… украли деньги. — И, закрыв ладонями лицо, громко, навзрыд плачет.
— Успокойся, Машенька, — Татьяна Петровна сухонькой ручкой проводит по белокурой голове девушки. — Лучше давай обсудим, что делать. Кому ты сегодня пенсию выдавала? Расскажи все толком.
Маша сбивчиво рассказывает, как обнаружила у Грохальского, что деньги исчезли.
— Как же так? — огорчается Татьяна Петровна. — С деньгами надо быть осторожней.
— А я разве знала, что л-л-люди… — всхлипывает Маша, — что лю-лю-ди такие подлые…
— Ну, не все подлые. Если одно яблоко червивое, не значит, что нельзя есть яблоки. Может, еще и не украли, а ты их где-нибудь забыла? Надо бы сходить.
— Я уже у всех была. Нигде не оставила. А если и потеряла, все равно никто не отдаст. — Маша долго молчит, а потом тоскливо добавляет: — Теперь-то я знаю: никому верить нельзя… Надо, как Грохальский…
Татьяна Петровна покачивает сокрушенно головой. Несколько минут она сидит в глубокой задумчивости, подперев сухоньким кулачком подбородок. Потом идет к комоду, долго роется в ящике. Спрятав что-то в карман, она выходит из комнаты. Слышно, как старушка, должно быть на кухне, вполголоса разговаривает с соседкой.
«Надо бы идти», — вяло думает Маша. Но неловко уходить, когда никого в комнате нет. Татьяна Петровна возвращается с пачкой ассигнаций в руках…
— Тут семьдесят пять рублей. Маша, ты должна сегодня же отдать деньги Грохальскому.
Маша отказывается взять деньги.
— Ты возьми, — настаивает Татьяна Петровна. — Ну хорошо, если так не хочешь, будешь отдавать каждый месяц сколько сможешь. Мне деньги пока не нужны, а понадобятся — сын даст. И сейчас же отнеси Грохальскому.
Маша идет к Грохальскому. Он любезно улыбается и даже шутит: «Вот что значит молодость, о кавалере, вероятно, мечтала».
Она старается не смотреть на его руки. У него пальцы как щупальцы, так и хватают бумажки.
Маша тихо бредет по знакомым улицам. Куда ей торопиться? Деньги, предназначенные на покупку платья, она отдаст Татьяне Петровне. Она хорошая, добрая. Вот деньги дала ей и поверила, а впрочем, ничего особенного. Были бы у Маши лишние деньги, и она бы давала их. Легко быть доброй, когда у тебя все есть.
Маше тут же становится стыдно. Готова уж и про хорошего человека думать плохое… А все из-за этих проклятых денег.
«Уж скорее бы коммунизм, что ли», — вздыхает девушка. И денег бы никаких не надо. И люди бы на чужое не завидовали. И она могла бы пойти и взять себе платье, хоть какое! Если без денег. Все по потребности. Интересно, а будут при коммунизме такие подлые людишки, как этот безгубый толстяк? Платье, конечно, ерунда! Главное, чтобы таких людишек не было… А были бы все такие, как Татьяна Петровна… и… Костя…
Кто-то осторожно дотрагивается до руки Маши. Она оборачивается и вздрагивает. Рядом стоит синеглазый мальчик. Ворот рубашки у него порван. Он тяжело дышит.
— Вот… нате, — он протягивает помятый конверт с надписью: «Грохальскому». — Это он украл, — говорит мальчик. Его щеки, лоб, шея медленно и мучительно краснеют. — Вы только в милицию не заявляйте… Не из-за него. Мне его не жалко, а из-за мамы… я прошу вас… — Подбородок его мелко-мелко дрожит. Дернув остреньким плечом, мальчик убегает. Маша крепко сжимает в руке конверт с деньгами и смотрит вслед Пете. Но из-за набежавших слез не видит ни синеглазого мальчика, ни Лесной улицы.
Чего же она стоит? Надо спешить. Ведь вечером ее будет ждать Костя. Надо успеть получить зарплату, купить платье, сдать сумку. Столько дел! А не будет ли вечером дождя?! Маша вытирает глаза и смотрит на небо. Не будет! Небо такое славное — блекло-голубое. А что, если забежать в новом платье и показаться Лидке? Она обрадуется ее обновке. Непременно обрадуется! Но какой же молодец этот Петя! Маша думает о мальчике. Что с ним будет? Этот безгубый может его убить! И все из-за нее, Маши. Он, наверное, не пускал Петю, бил. Неспроста же у мальчика разорвана рубашка. Маша не знает, как и чем можно помочь Пете, но нужно его увидеть, и как можно скорее.
Ноги как-то сами собой приводят Машу на Лесную улицу. Что она скажет безгубому толстяку? А если он возьмет и просто-напросто выгонит ее? Пусть! Она все равно должна увидеть Петю.
Размышления прерывает внезапный лай. Маленькая кудлатая собачонка, захлебываясь лаем, кидается Маше под ноги. Девушка замахивается сумкой на собачонку и тут же забывает о ней. Под забором, прямо на траве, обхватив руками острые коленки, сидит Петя. Маша опускается около него на корточки и почему-то шепотом спрашивает:
— Ты что делаешь?
— Ничего. Сижу, — тоже шепотом отвечает Петя.
— А домой?
Он молчит, долго, очень долго. Собачонка успевает успокоиться и с виноватым видом, постукивая хвостом, подползает к Пете.
— Я домой не пойду! — уже знакомым Маше, каким-то звенящим голосом говорит мальчик.
— Боишься его, да?
По лицу Пети пробегает судорога, тонкие пальцы с заусеницами теребят пуговицу на рубашке. Маша почему-то не может отвести взгляда от этих пальцев. Оторвав пуговицу, пальцы успокаиваются.
— Очень мне надо его бояться! — Петя глотает воздух и уже совсем другим тоном произносит: — Мне маму жалко… Он говорит… говорит… что она скоро помрет… — Петя кулаком изо всех сил вытирает глаза, но это не помогает. Слезинки одна за другой текут и текут по худенькому лицу мальчика. Он плачет тихо, совсем беззвучно.
Горячий комок подкатывает к горлу Маши.
— А хочешь, я с тобой пойду? А, Петя? — говорит Маша. Она кладет руку на его плечо и чувствует под ладонью выпирающую ключицу. — Хочешь?
Петя молча отрицательно мотает головой.
— Мама будет беспокоиться, — нерешительно произносит Маша.
— Он ее в больницу повезет. Уж, наверное, отвез.
— А ты? — вырывается у Маши.
— Меня он хочет отвезти к тетке. Эта тетка его сестра.
— Она хорошая?
— Она Женьке и Нельке яблоки потихоньку дает, чтобы я не видел. Мне и не нужны ихние яблоки. Она говорит: «Навязали тебя на мою шею». А я ей и не навязывался. Я виноват, что ли… — По лицу Пети снова пробегает судорога, и, чтобы не расплакаться, он глотает воздух. — Я у них на кухне спал. На столе. А потом соседка увидела и говорит: «Это только покойники на столе спят». Тогда я на полу стал спать. — Петя берет на руки собачонку и прижимает ее к себе. — Я все равно от них убегу.
Маша смотрит на Петю и думает: «Он-то убежит».
— Вот что, — говорит она, — пойдем.
Петя покорно поднимается и идет. За ними плетется собачонка.
«А куда я его веду? Костя! Конечно, к Косте. Костя-то знает, что надо делать!»
Маша взглядывает на Петю. Он идет опустив голову. Его лицо сосредоточено и не по-детски серьезно. На тоненькой шее часто-часто бьется жилка. Маша, глядя на эту жилку, чувствует, как в горле у нее снова
