значит? Кто знал, что именно сегодня я поеду в „Бэлль“, кроме моей охраны? Это мой собственный салон, там нет непроверенных людей, но тогда – кто, кто?! Только бы выбраться живой, а уж там я разберусь…»
С принятой дозой ее мучитель подобрел, взял со стола бутылку минералки, поднес ее к Марининым губам, задрав за волосы голову, и стал лить воду ей в рот.
– Ну, полегчало?
– Спасибо.
– Пока не за что, – усмехнулся он.
– Мы кого-то ждем? – спросила она, облизывая губы.
– Ждем-ждем, скоро будут. Хватит на твой век, Коваль. Ох, и позабавимся же мы сегодня! – произнес пацан, разглядывая ее с ног до головы. – Сладкая ты телка, аж слюнки текут! Небось от мужиков отбоя нет, как и раньше? Я-то помню, как на тебя все наши облизывались! – и он игриво ущипнул ее за грудь.
– Больно… – застонала Марина.
– Это не боль еще, Коваль, боль – она другая…
«Щенок сопливый, что ты мог знать о боли? А я-то в этом просто профи, я вынесла ее столько, что твои мозги набекрень свернуло бы, если б ты их не проколол давным-давно. Но почему мне так знакомо это лицо, что это за слова о „наших“, облизывавшихся на меня? Черт, как голова болит, мешает думать…»
В этот момент распахнулась дверь, в комнату вошли три здоровенных амбала, вроде Рэмбо, и с ними – худой лысый мужик в белом пальто. Ваня Воркута собственной персоной. Все стало предельно ясно…
– Что, Илюшка, развлекаешься? – усмехнулся он.
«Мама дорогая, так это же Илья, племянничек покойного Мастифа! – ахнула про себя Коваль. – Вот откуда мне так знакома эта морда, я ж его с того света вытащила, паршивца поганого! Знала бы – добила бы лучше…»
– Что, Марина Викторовна, подрос крестничек-то ваш? – продолжал Воркута, усаживаясь на стул перед висящей на крюке пленницей. Амбалы замерли сзади.
– Да уж, – усмехнулась она. – Знала бы, что таким вырастет, хрен бы я его спасала.
– Дети неблагодарны, Марина Викторовна, впрочем, как и бабы.
– Это обо мне?
– А то! Ведь вот как вышло с корешем моим Мастифом – пригрел вас, в люди вывел, дело в руки дал, а вы его же на тот свет и спровадили. Где благодарность?
– Интересно, и кто же это так на меня набрехал? – спокойно спросила Марина, успевшая за время, прошедшее со дня смерти Мастифа, научиться прекрасно владеть собой и не вздрагивать, едва заходил разговор об этом. – Он умер от острой сердечной недостаточности у меня на руках…
– Да, только не НА руках, а ОТ рук, – поправил Ваня. – С вашим медицинским образованием, думаю, это труда не составило. Но это все лирика. Скажи лучше, ты подумала над моим предложением?
– Здесь не о чем думать. Я никогда не соглашусь на то, чего ты хочешь. Можешь меня убить, но все равно по-твоему не будет.
– Это ты решила легко отделаться, – засмеялся Воркута. – Убить – просто, сама ведь знаешь. А я не люблю, когда просто, я все сделаю, чтобы ты приползла и предложила мне сама свои клубы.
– Ну, помечтай, пока время есть, – посоветовала Коваль. – Даже если мне придется торговать собой на вокзальной площади, ты все равно не дождешься.
Ваня внимательно разглядывал ее, пытаясь, видимо, найти следы страха в лице, и Марина это поняла, решив про себя: «А вот хрен тебе, я не покажу, как мне страшно, даже ноет все внутри, но я не покажу, лучше сдохну!»
– Да, – задумчиво произнес он. – Я думал, ты умнее, Коваль. Сама виновата – не люблю дерзких и строптивых баб. Отстегните ее! – велел он амбалам.
Один из них отомкнул наручники, и Коваль упала на пол. Руки затекли так, что она не чувствовала их совсем.
– Что ты разлеглась, вставай давай! – приказал Воркута. – Отдыхать приехала, что ли?
– Что-то не помню, чтобы ты меня приглашал, – пробормотала Марина.
– А ты сама напросилась, говорят, ты это любишь! – засмеялся он. – Раздевайся, Коваль, хватит разговоры разговаривать!
– Офонарел совсем? – удивленно спросила она. – Ты что же это, решил, что я трахаться с тобой буду?
– Зачем – со мной? С ними вон, – кивнул Воркута на амбалов. – Я баб не люблю, много лет без них обходился.
Коваль расхохоталась от такого признания в голос:
– Ой, не могу, а я-то размечталась! Оказывается, ты и не мужик вовсе, Иваныч!
Удар в лицо заставил ее пожалеть о своей дерзости.
– Так, хорош базарить, помогите ей! – приказал он, и охранники в секунду сорвали с Марины все, что было. Они держали ее, как на растяжке, а Воркута придирчиво разглядывал красивое тело.
– Да, гладкая ты, такую и я, наверное, смог бы. Ну, ты как любишь – по одному или хором? Решай, пока я добрый!
…Коваль потеряла счет времени, мечтая заодно потерять и сознание, но как-то не везло. Эти трое не выпускали ее из своих рук ни на секунду, она уже путала их морды, перед глазами плыли круги. Они по очереди глотали какие-то таблетки, и все продолжалось по новой. Воркута подходил к своей пленнице, поднимал голову за подбородок и заглядывал в глаза, она вырывалась, но амбалы держали крепко. Все тело уже было в синяках, Марину мутило, она мечтала только об одном – чтобы сейчас рухнул потолок, погребя всех под обломками, но, стоило открыть глаза, и все продолжалось по-прежнему – трое уродов, терзающих ее, улыбающийся Воркута, возле которого на полу в отрубе спал Илья, и невыносимая боль в измученном теле. Она не помнила, как и когда все закончилось, только врезались в память слова Воркуты, произнесенные над распластанным на полу телом:
– Ты гляди, вот это баба, двенадцать часов без отдыха! Слышь, красотуля, запомни и подумай. В следующий раз их будет не трое, а семеро.
После этого Марина уже вообще ничего не видела – как везли, куда, как выкинули к воротам дома, завернув в пальто… Там ее и нашел рано утром вернувшийся с безрезультатных поисков Рэмбо. Он осторожно внес хозяйку в каминную, где в кресле, ссутулившись и тупо глядя на горящий огонь, сидел Егор. Увидев Рэмбо, он вскочил и вырвал у того из рук истерзанное тело жены. Пальто упало, обнажая Марину полностью, и Малыш содрогнулся, глядя…
– Егор… – прошептала она разбитыми губами. – Не смотри… я не могу…
– Девочка моя, родная моя, не надо, – просил он срывающимся голосом, – я с тобой. Не бойся, любимая моя…
Он поднимался по лестнице в спальню, прижимая жену к себе. В пролете остановился и рявкнул:
– Эй, вы, два урода, врача привезите сюда, живо мне, скоты безмозглые!
– Не кричи… они не виноваты… – попросила она.
Он принес ее в спальню, уложил на кровать, укрыл пледом и, сев рядом, взял ее руки в свои. Нащупав следы от наручников, посмотрел ей в глаза, и Коваль не вынесла этого взгляда, отвернулась, кусая губы, чтобы не заплакать. Приехавший врач попросил Егора выйти, но тот отказался, и тогда она повернула к нему разбитое лицо:
– Егорушка, я прошу тебя – уйди, я не хочу, чтобы ты видел все это…
– Нет! Я буду с тобой!
– Господи, нет, НЕТ! – заорала она из последних сил. – Уйди, или я покончу с собой!
Доктор сразу сделал какой-то укол, и она обмякла, не чувствуя, как он осматривает ее, что-то делает, колет еще какие-то уколы. Когда он закончил и вышел, Марина кое-как добралась до ванной, включила джакузи и упала в нее. Вода не принесла телу облегчения. В какой-то момент откуда-то в руке оказалась бритва, и, сжав ее, Коваль со всей силы полоснула по левому запястью, как раз по следу наручника. Вода окрасилась красным, и тут на пороге возник Малыш – выбил бритву из руки и заорал так, что сбежалась вся охрана. Рэмбо затянул жгут над порезом, наложил повязку и понесся догонять врача. А Егор, вытащив Марину из воды и завернув в полотенце, качал на руках, как ребенка, монотонным голосом произнося,
