– Так.
– В Берлине жизнь кипит. Там я сумею найти работу. А здесь мне все напоминает о Рольфе. Просто руки опускаются!
– Понимаю. Иногда полезно сменить обстановку, переехать в другой город.
«Что за глупости я говорю! – мысленно ругает он себя. – А если она спросит, где прошло мое детство, что я скажу? Не упоминать же, в самом деле, Мюнхен и Аллах». Лучше он сам будет задавать вопросы.
– Ваш, пардон, твой голос какой-то нерадостный…
– Видишь ли, Люк… можно, я буду называть тебя Люком? Звучит не так старомодно.
– Да, конечно. Все зовут меня Люком…
– Боюсь, что я одна из тех, кто никогда не находит счастья. Меня давит изнутри какой-то груз. Или в моих жилах течет неправильная кровь? Или во всем виноват окружающий мир? Я сама ничего не понимаю. Может, я заброшу свою кандидатскую ко всем чертям. Слишком много работы. Лучше уж найти место, где хорошо платят.
– Это было бы… – Не договорив, Лукиан глядит на свои наручные часы. – Прости, у меня есть еще дела. Мне надо бежать. Очень жаль!
– Да-да…
Софи и сама не понимает, почему ей тоже жаль, что Лукиан убегает. Этот парень ведет себя так неуклюже, скованно и заторможенно, но тем не менее в нем есть нечто таинственное.
Лукиан протягивает свою визитку:
– Может, дашь о себе знать из Берлина?
– Конечно. А я думала, ты тоже туда собираешься…
– М-да, возможно, но в любом случае не сразу. Нужно еще многое выяснить, расставить по местам, разложить по полочкам… А потом, может быть, наши дороги и пересекутся!
– Надеюсь. Да, Берлин притягивает к себе как магнит. Буду очень рада увидеться.
На улице стало темно и холодно. Софи мерзнет, несмотря на свое элегантное белое пальто с каракулевым воротником, которое купила на распродаже за совсем незначительные деньги. Такой удобный момент, чтобы обнять ее…
– У меня… обязательства, – говорит Лукиан тихо.
– Понимаю.
– Мне было очень приятно пообщаться с тобой. Удачи тебе в Берлине! Никогда не сдавайся. Помни, что мир еще безумнее, чем мы предполагаем.
Он протягивает Софи руку.
– Разве мир на самом деле такой уж безумный?
– Поверь мне.
Пожав ее ладонь обеими руками, он быстро уходит, стараясь скрыть выступившие на глазах слезы.
Софи удивлена. Лукиан разговаривал с ней так, словно только что узнал, что у нее нашли раковую опухоль или другую смертельную болезнь.
Сразу после этой встречи Лукиан, сильно взбудораженный, примчался в Ойленнест. Мы поговорили с ним в парке. Было видно, что такая жизнь опротивела ему. Вслух об этом Лукиан не говорил – возможно, подыскивал себе достойную альтернативу. Я и сам тогда находился в глубоком кризисе и жил на таблетках. Чтобы поспать хоть немного, я вынужден был принимать сначала веронал, позже мне стали делать уколы морфия, который достал для меня доктор Фрёлих. Я выглядел невыспавшимся и неухоженным, оброс бородой и едва воспринимал внешние события. Мало-помалу я превращался в фантом, в серый призрак. Скоро мне стало ясно, что человек моего уровня может руководить делами и по телефону, не покидая замка. С людьми я стал обходиться довольно грубо, за что мне позже становилось стыдно.
Лукиан зачем-то пытался скрыть свой тревожный настрой, а ведь человека, потерявшего семью и вместе с ней смысл жизни, так легко понять. Он имел полное право беспокоиться. Но я догадывался, вернее, мне казалось, что я догадываюсь об истинной причине его волнений. Похоже, Софи вскружила Лукиану голову.
– Она едет в Берлин! Уже на следующей неделе! Я намекнул, что и сам собираюсь переехать туда же, и она отнеслась к этому нормально.
– Нет. Нет.
– Мне ничего не стоит переехать в Берлин. Алекс, я так несчастен в Вуппертале!
– Нет. Ты останешься здесь, со мной. Смотри мне в глаза. Я болею. Я не могу больше спать. Все это безумие!
Лукиан поглядел на меня испуганно – возможно, я чересчур повысил голос. После этого он изменил тактику и заговорил откровенно:
– Алекс, мне кажется, что я могу сблизиться с Софи еще больше. Похоже, я ей понравился. И наша помощь понадобится ей и в Берлине.
– Значит, ты хочешь отправиться туда ради меня?
– Да. Это моя работа.
– С этим пора кончать!
– С чем – с этим?
– С этим самым!!! – Я снова до предела повысил голос.
Лукиан сел передо мной на корточки, словно взрослый перед ребенком. И знаете, что он мне сказал? Очень забавную и вместе с тем страшную фразу:
– Мы не можем сейчас оставить Софи одну.
– Почему?
– Она так несчастна. Даже пишет стихи!
Я засмеялся… сквозь слезы. В какой-то момент я перестал смеяться и только плакал. От жалости к себе. Ну почему же, почему я не сумел организовать свою жизнь разумно, почему растратил то, что мне было дано, все свои огромные возможности на какую-то девушку, которая считает меня пустым местом? То, что прежде возбуждало меня как вычурный каприз, притягивало как сумасбродная игра, теперь предстало передо мной пустым прожиганием жизни. А в довершение ко всему еще и Лукиан собирался выйти из-под моего контроля.
Ночью я велел сжечь все фотографии Софи, что тайком сделали для меня мои люди. Костер пылал на лугу позади замка. Я наблюдал из окна библиотеки, как лакей поднес горящий факел к вороху снимков. Я смотрел на зрелище через полевой бинокль и заметил, как Луки нагнулся и выдернул из кучи одну фотографию. Ту самую, на которой изображена спящая Софи. Прекрасное фото. Сегодня я очень благодарен Лукиану за тот поступок.
Я позвал к себе доктора Фрёлиха. Стал умолять его о помощи – настоящей, а не каком-нибудь морфии. Напротив, мне необходимо было отвыкнуть от наркотика, вернуться к нормальной жизни.
Доктор Фрёлих – уникальный человек. Он дарил пациенту ощущение, что все, о чем только можно помыслить в жизни, реально и любую проблему можно решить несколькими последовательными действиями. Доктор посоветовал мне принять ванну, побриться и надеть все чистое и накрахмаленное. Это, заявил он, уже полдела. Затем дал мне сильнейшее снотворное, какое-то запрещенное, способное утихомирить корову во время отела.
– Там, внизу, горит моя жизнь! – пробормотал я, засыпая.
– Ну и пусть горит себе на здоровье. У вас будет новая жизнь.
И я проспал три дня и три ночи подряд.
Параллельная война
Психиатр Лукиана утверждает, что того терзают угрызения совести из-за того, как он поступил со своим отцом. Лукиан считает предположение врача верным, хотя ему самому такие мысли в голову не
