приходили. Пока Александр спит, Лукиан едет к своим родителям. Они живут на озере Тегерн, в недавно отремонтированном сельском доме с огромным садом и спуском к воде. Остаток жизни они хотят провести здесь, наслаждаясь природой. Идиотам этого не понять.
– Тебя не было так долго. Он никогда не простит тебя. Если бы ты хоть написал письмо…
– Но ведь я писал!
– Ты писал только мне. А он не хочет тебя видеть.
Мать наливает Лукиану кофе. Внезапно тишину дома прорезает зычный голос отца:
– Нет, конечно же, я хочу его видеть!
Кеферлоэр, сильно постаревший, показывается в дверном проеме.
– Сын?
– Папа?
– Ну, как дела? Что нового?
На ногах у Кеферлоэра мягкие войлочные тапочки по щиколотку. Он идет по направлению к сыну, но в последний момент отступает в сторону, почесывает себе живот и валится на кушетку.
– Как поживаешь, папа?
– Разве тебе не все равно? А как поживает он?
– Кто он?
– Твой царь и господин. Он окончательно спятил?
– С чего ты решил?
– Он чокнутый. Я это точно знаю.
– Точно?… – Лукиан предпочел бы обойти эту тему.
– Думаешь, я ничего не знаю? Того, как он себя ведет? Я знаю все. Все!
– Папа…
– Да, мы можем объявить его невменяемым. Вот сейчас ты у нас исполняешь обязанности директора. Мы заберем контору себе. Я и ты, мой сын. Ты приехал, ко мне за этим?
Лукиан молча ест ореховый кекс. Кеферлоэр-старший усмехается.
– Тебя удивляет, что я все знаю? На это ты не рассчитывал, верно? Мы наблюдаем за вами, и уже давно. Я знал, что в один прекрасный день ты явишься.
– К сожалению, мне пора идти.
Внезапно Лукиану становится ясно, почему он порвал с отцом, почему это было так необходимо.
– Передай этому сукиному коту, что он у нас под колпаком! За ним наблюдают!
Лукиан молчит. Поцеловав мать в щеку, он покидает отцовский дом.
У Лукиана перехватывает дыхание. Встреча с отцом производит на него гнетущее впечатление и многое решает в его дальнейшей жизни. Ему горько, что люди, у которых есть все, абсолютно все для спокойной и сытой старости, все-таки мечтают о власти, которой обладали когда-то, и не могут предаваться блаженству беззаботных деньков. Но ведь власть – такая преходящая вещь.
Лукиан дает себе клятву ни за что не уподобляться в старости своим родителям. Внезапно он понимает, что жить в чьей-то тени – не так уж и плохо, по крайней мере, не нужно вставать на котурны, доказывать миру свою исключительность. Неудавшийся визит к родителям хоть и не примиряет Лукиана с отцом, но все-таки дает ему толчок к примирению с самим собой.
Химия и причуды
Когда я пробудился от летаргического сна, возле постели стояли доктор Фрёлих и Лукиан. Мои
– И даже если мой совет, по-вашему, звучит глупо, я советую вам влюбиться! – сказал доктор.
– В кого?
– Кто вам особенно приятен?
– Даже если бы у меня имелась такая кандидатура, – все равно непонятно, почему я должен влюбляться в ту, которая мне всего лишь приятна?
– Очень просто: это дело определенного настроя! Самовнушение. С самообманом здесь ничего общего, это всего лишь естественная реакция самозащиты мозга против одиночества и внутренней пустоты. Такой простой способ самозащиты доступен каждому, и бывает, что он дает поразительные результаты.
– Для вас, доктор, все чувства – всего лишь химия, да?
– А что еще? Вам нравится Сильвия?
Я уже говорил, что Сильвия одно время была моим секретарем, но совсем забыл сказать, что эта задача пришлась ей не по силам. Вскоре она попросила перевести ее в Мюнхен. И дело не в том, что она не справлялась с работой, нет, свою работу она выполняла довольно неплохо, просто Сильвия не могла выносить мои бесконечные сумасбродства, маниакальную помешанность на Софи, ее фотографии везде и всюду, мои безумные выходки и… дистанцированность от нее самой. Ведь мы переспали один- единственный раз за многие годы. А она действительно любила меня.
– Ну, как сказать. Неплохая девушка.
– Ну вот. Вы ей нравитесь?
– Более того.
– Великолепно! Она не слишком занята?
– Думаю, что нет.
– Так что же вы? Везите ее сюда! Больше всего на свете вы сейчас нуждаетесь в симпатии, искренней симпатии. В женской теплоте. В том, за что можно подержаться. – Он сделал довольно выразительный жест рукой.
Надо отметить, что Фрёлих настоял на том, чтобы мы с ним общались на «вы». Это, по его мнению, помогало мне признавать за ним авторитет. Он стал для меня своего рода другом-отцом и называл меня на «ты» только до моего совершеннолетия. Когда я позже предложил ему более демократичную форму обращения, он категорически отказался и заявил, что в противном случае не сможет оставаться моим врачом. Может, он был шарлатаном?
– На это способны только больные и сумасшедшие! – вскричал я. – Просто так требовать к себе человека… лишь для того, чтобы он…
– Александр, не обманывайте себя! Не пытайтесь играть несвойственную вам роль! Вы правы: обычные люди так не делают.
– Вы так говорите, будто уже обсудили все с Сильвией.
– Нет, у меня всего лишь хорошие аналитические способности, – усмехнулся доктор, теребя седую бородку.
Тут необходимо упомянуть один очень важный момент, хотя может показаться, что я отступаю от темы, но на самом деле это тесно связано с моей тогдашней жизнью. Примерно в то время в Англии вышла первая долгоиграющая пластинка «Битлз». Если честно, музыка никогда особенно не интересовала меня. Можете презирать меня за это. Но музыка «Битлз» стала чем-то особенным. Она пролилась на мою душу, как целительный бальзам. Два события: на культурном уровне – «Битлз», а на политическом – убийство Кеннеди – заставили меня считать шестидесятые годы самостоятельной эрой. Что касается Сильвии, то в
