Однажды он заглянул к следователю, ведущему дело, и «проговорился», что его усилия по оправданию Рощиной не напрасны: на заседании суда будут приведены свидетели, которые не только опровергнут все выводы следствия, но и назовут имя непосредственного убийцы.
– Не верю, – усмехнулся следователь, – таких свидетелей не может быть.
– Предлагаю пари на любую сумму.
– Если вам что-то известно, вы обязаны сообщить это следствию.
– Но и я вам тоже не верю, – парировал Шамин. – Вы же прекрасно понимаете, что неопытная девушка не могла с такой легкостью застрелить двух человек. А ведь каждый ее выстрел был смертелен.
– В жизни случается всякое.
– Всякое, – согласился Алексей Романович. – Но только мужчина не может родить ребенка, а продажный следователь – здравую мысль.
Разговор был окончен. Но с той самой минуты Шамин точно знал, что теперь он под постоянным наблюдением. Следят не только за каждым его шагом или словом, сказанным по телефону, но и за ходом его мыслей.
Потом он еще подлил масла в огонь, когда обратился с запросом в управление ФСБ с просьбой сообщить: числится ли в кадрах управления капитан Суркис Владлен Оскарович?
Естественно, никакого ответа он не получил.
Все это Шамин рассказал Торганову.
Николай выслушал молча.
Алексей Романович поправил шейный платок и сказал:
– А теперь я расскажу вам, как чуть было не заподозрил сестру убитого Рощина – Людмилу Юрьевну.
– Простите, Алексей Романович, – перебил адвоката Торганов. – Мы встречаемся уже во второй раз, вы подробно рассказываете обо всем, но я до сих пор не понял – ведь столько фактов в защиту Татьяны, столько свидетелей, а результат нам с вами известен. Расскажите, минуя подробности, как так получилось?
– Вы куда-то спешите сегодня?
– Никуда, – ответил Николай.
Они вдвоем сидели все в той же квартире, предоставленной Торганову издательством. Было тихо, да и за окном тоже. Никто не мешал разговору, но Николаю все же не терпелось узнать главное: как получилось, что Шамин, проделав такую огромную работу, все же проиграл дело.
– Я не тороплюсь.
Алексей Романович взглянул на часы и поднялся.
– А я как раз спешу: как-то время пролетело незаметно, а мне надо готовиться к завтрашнему судебному заседанию. Я защищаю человека, который, увидев, как милиционер избивает дубинкой подростка, вступился, в результате был избит сам и оказался в следственном изоляторе.
– И все-таки.
– Я хочу, чтобы вы знали все подробности дела, потому что вам придется доказывать невиновность Татьяны Рощиной, а не мне. Ее прошение о помиловании даже не будет рассматриваться на комиссии – можете мне поверить. Но вы должны убедить членов комиссии и доказать, что она оговорила сама себя.
– В каком смысле?
– В самом прямом: на суде Татьяна Владимировна признала себя виновной по всем пунктам обвинения, кроме двух – покушения на жизнь ребенка и организации убийства нотариуса Семиверстовой.
– Как же вы…?
– А я не смог присутствовать на суде. Тане был назначен новый адвокат, который якобы пытался переквалифицировать статью об умышленном убийстве на статью «Убийство в состоянии аффекта». А потом уже, во время судебного следствия, убедил ее согласиться со всем, уверяя, будто бы суд учтет чистосердечное признание и раскаяние подсудимой, а потому назначит ей наказание ниже низшего предела, в худшем случае – восемь лет, из которых она отсидит лишь половину, после чего ее освободят досрочно. Но прокурор потребовал для обвиняемой пожизненное заключение, а суд с его доводами согласился.
Шамин протянул для прощания руку и, когда Николай пожал ее, произнес:
– Завтра я привезу все материалы по делу: письменные показания свидетелей, отчеты частных сыщиков, следивших за людьми, которых я считал причастными к убийству, протоколы судебных заседаний, аудиозаписи тех же заседаний. Вы увидите, что они не соответствуют друг другу. Есть даже видеозапись беседы прокурора с представителями средств массовой информации в перерывах между заседаниями, на которой прокурор советовал журналистам, как освещать процесс, на что обращать внимание и на что закрывать глаза. Прокурор называл Рощину злобной и коварной убийцей, сказал, что таких бы он лично расстреливал. А самое главное: сразу после суда этот дурак вышел на крыльцо Мытищинского районного суда, где проходили слушания по делу, с чувством исполненного долга достал из кармана мобильный и позвонил кому-то.
– Закончилось все, слава богу, – сказал прокурор, – она получила пожизненный срок без права помилования.
Мой человек заснял это все на видеокамеру, а направленный микрофон записал слова прокурора без посторонних шумов.
– А вы? – удивился Торганов.
– А я в это время лежал в больнице. За месяц до начала слушаний по делу на меня было совершено разбойное нападение в подъезде дома, где я проживаю. Меня ударили ножом в шею, а потом в правый бок. Выжил случайно. Из кармана пропали деньги и документы. Самое неприятное, что исчезла записная книжечка, в которой пусть и закодировано, но были занесены фамилии свидетелей защиты. Но заинтересованные люди все же вычислили их.
Глава пятая
Ночью Торганов проснулся: ему вдруг показалось, что он лежит на скрипучей кровати в своей тесной нью-йоркской квартирке. За стеной спальни раз в неделю гремит кабина лифта, а потом ломается. На кухне ждет ремонта тостер, а в холодильнике – недоеденная с вечера рисовая лапша с куриными нитями из китайской забегаловки. Он вспомнил свою прежнюю жизнь и содрогнулся: вдруг однажды придется вернуться туда, чтобы застрять навсегда, как в тюрьме без надежды на помилование?
Но рядом, прижимаясь к нему, спала Алиса. Она дышала ровно и спокойно.
Шестнадцать лет прожил Николай в Штатах. Больше половины жизни провел он там, научился ничему не удивляться и ничему не радоваться, принимая как должное все, что посылает судьба. Он стал думать на английском и жить в долг, как американец, он был бедным и безвестным, думал, что так будет всегда, но все же надеялся на лучшее, на удачу тоже. И не зря, как выяснилось.
Перед самым окончанием американской школы Николай написал свой первый рассказ и решил показать его Сергею Довлатову, теперь известному писателю. Несколько дней названивал по номеру, данному отцом перед отъездом Коли в Штаты, но телефон молчал. Наконец, когда Николай уже отчаялся дозвониться, хриплый мужской голос ответил:
– Кто?
– Это Коля Торганов, – произнес растерянный Николай, – сын Александра Михайловича.
– Какого Александра… Ах, да. Чего звонишь? Ты знаешь, который час?
– Половина первого.
– Половина первого чего?
– Дня, – прошептал Коля.
Он подумал, что Довлатов сейчас бросит трубку, но вдруг услышал:
– Как там Сашка, то бишь отец твой?
– Я его почти два года уже не видел: мы с матерью в теперь Нью-Йорке живем.
– О господи! – удивился писатель. – И за каким хреном вас понесло сюда?
– Не знаю, – честно признался Николай.
Довлатов вздохнул глубоко и спросил:
– Так чего ты хочешь, в конце концов?
