- Соло сыграй, какое-нибудь!
- Соло я не знаю. Не учили мы соло.
Тут все дружно захохотали.
- Вот это музыкант! Он соло не учил, ха-ха-ха! Ну и чудило!
Я с виноватым видом смотрю на старшину. Он тоже улыбнулся.
- Ну ладно. Что же с тобой делать, раз ты соло не учил? Будешь играть на барабане в походе. Вон свободная койка, можешь занимать.
Лежу на чистой простыне под байковым одеялом и от избытка счастья улыбаюсь. Еще бы! Ведь вчера еще лежал под лестницей, согнувшись в три погибели от холода, под беспрерывным топотом ног над головой, а сегодня - в чистой постели, в светлой уютной комнате, а главное - я теперь полноправный горьковчанин! Что же мне не улыбаться?
Амурные волны
Дела мои в оркестре между тем наладились, вскоре я избавился от унизительного барабана. Капельмейстер Шулевич, лысоватый еврей с золотым зубом, в меру полный, среднего роста, опытный музыкант (раньше играл в опере первую валторну), как-то на репетиции вышел из терпения из-за второго тенориста. Тот никак не мог сыграть немудреный кусок своей партии. Тут наш капельмейстер увидел меня, сидящего с горящими от желания сыграть эту партию глазами:
- Играй!
Так я стал полноправным оркестрантом. К октябрьским торжествам нам выдали капитанские шинели и фуражки с кокардой. Ведь неудобно же, в самом деле, если во главе колонны пойдут оборванцы. Таким же манером к 1 Мая выдали, вернее сшили на заказ, кителя и белые брюки. По нынешним временам это пустяк, сейчас во всех профтехучилищах бесплатное питание и обмундирование, но тогда это имело весьма существенное значение. Кроме того перед игрой (а выступали каждую субботу на танцах) в буфете отпускали по специальным талонам еды на один рубль. Иногда попадалась 'халтура'. Так называется у музыкантов платная игра, главным образом, на похоронах. Люди плачут, а у нас радость: впереди маячит неожиданная пятерка или даже десятка, существенная прибавка к стипендии (60 рублей в месяц). Тем не менее мы почти всегда были голодны, несчастную стипендию никак не удается растянуть на месяц, а дотации от родителей получали не все.
Поэтому мы с Васей Грошевым частенько вечером толкались на кухне, предлагали свои услуги (дров наколоть, бачки вымыть), в надежде получить остатки перлового супа или каши. У Васи никого из родственников нет, он бывший армейский воспитанник, сын полка.
Иногда по ночам ходим на пристань, на выгрузку дров с баржей. Нагрузка, надо заметить, весьма чувствительная, неделю после этого болят спина и плечи.
У всех у нас были прозвища. Меня называли Али-баба (тогда мы как раз играли такой фокстрот). Потом это прозвище сократили и стали звать просто Алик. Мне такое имя понравилось даже лучше настоящего, такого громоздкого. А тут просто и даже ласково. К этому времени относятся мои первые упражнения в любовных увлечениях, правда, весьма платонического характера. Новым комендантом общежития стала женщина, толстая еврейка, вдова со взрослой дочерью, студенткой пединститута. Квартира их находилась рядом с нашей комнатой. Ева была довольно странная девушка. Года на два старше меня, сложена как балерина, с тонкой талией, высокая. Белоснежное с правильными чертами, продолговатое чернобровое лицо немножко портил несколько длинноватый нос. Одним словом, красавица, но что-то в ней было такое, что мешало в нее влюбиться серьезно. Видимо, за ней никто никогда не ухаживал, и поэтому она была наивна до крайности. Как-то я встретил ее в коридоре. У меня вдруг появилась неожиданная мысль подурачиться, разыграть ее. Я остановил ее и притворно-печальным голосом сказал:
- Ева, подожди минутку.
- Что такое, Алик?
- Знаешь, Ева, у меня несчастье. Прямо не знаю, что делать,
- Что случилось, Алик?
- Случилось такое, Ева, что не знаю, как и сказать, об этом. Я влюбился!
- В кого?
- В тебя, Ева, в тебя, дорогая. Неужели до сих пор не замечаешь? Вот уж неделю хожу, как в воду опущенный, все думаю про тебя.
Другая, нормальная девушка, после такого глупого и нахального 'объяснения' отвесила бы хорошую пощечину или в лучшем случае со смехом бы убежала. Другая, но не Ева.
Она приняла все за чистую монету. Она, как мне показалось, с состраданием, как старшая сестра, взяла меня за руку, повела в вестибюль.
- Сядем здесь. Рассказывай, Алик! Я вошел в роль. Начал импровизировать, привлекая все читанное в романах о любви, сновидениях, мечтах, совершенно не заботясь о правдоподобии. Ведь я к ней совсем равнодушен, мне безразлично, верит она или нет, поэтому я красноречив, смел и остроумен. Кто знает, может, и она догадывается, что я притворяюсь, но слушает с величайшим интересом, старается меня утешить, как сестра своего младшего брата. С этого дня так и повелось: ежедневно от 10 до 11 вечера у нас специальный урок ухаживания. Оба выносим в коридор табуретки, садимся рядом и ведем 'любовную' беседу.
Мы живем рядом с Волгой, всего двести метров от набережной, поэтому все свободное время проводим на откосе, прохаживаемся группами с важным видом бывалых волгарей. Одеты все в сшитые на заказ белые брюки и кителя, на головах форменные фуражки с крабом. Если к этому прибавить высокий рост и розовые мордашки восемнадцатилетних юнцов, то можно понять откровенно восхищенные взгляды встречной публики, и уж, конечно, девушек.
А ведь совсем недавно, каких-нибудь полгода назад, я рыскал по этим местам как голодный волк, искал место для ночлега. Вот она, та заветная лестница, под которой я коротал летние ночи. А вот и дуб, в дупле которого я прятал свой армяк. Но я гоню прочь мрачные воспоминания, стараюсь о них забыть, упиваюсь
