досками, а я сижу и горько рыдаю. Долго ли я так просидел - трудно сказать, может, час или два. Видимо, странные звуки, исходящие из под здания школы, привлекли внимание прохожих. Услышав человеческие голоса, я заревел еще громче.
Подошли мужики:
- Кто там? Что делаешь?
- Выйти не могу! - ору я, всхлипывая.
Узнав в чем дело, мужики принесли топоры, сбили доски и освободили меня. Весь окоченевший от холода, грязный и вонючий, я пробираюсь задами домой.
Вот во что иногда обходится любовь к искусству!
Это были годы коллективизации, годы коренной ломки старых устоев, старой патриархальной деревни. В своем дневнике я подробно описал эти события, не пропуская ничего, сам старался вникать во все, понять происходящее.
Обновление лаптей
Незаметно прошел год, наступила опять осень. Дядя уже старый холостяк, ему 30-й год, стал прижимать меня, лишний нахлебник ему ни к чему. Мать завязла по уши в своей новой семье, кругом нехватки, помочь мне она ничем не может. Одно я знаю твердо: надо учиться, непременно учиться! Я стал студентом педтехникума. Учителя в большинстве те же, что учили нас в школе, классы тоже те же, кажется, ничего не изменилось.
Главное содержание моей жизни тех дней - это, безусловно, книги. Теперь я получил доступ в библиотеку техникума. Основной фонд библиотеки - это книги бывшего Ядринского реального училища, помещавшегося раньше в здании техникума. На многих книгах стоял штамп 'Библиотека бр. Таланцевых', крупных заводчиков, построивших в Ядрине спиртзавод и маслозавод, Понятно, с каким интересом я рылся в этом богатстве. Читал дома, читал и на уроке, под партой. Я приспособился читать и одновременно слушать учителя, при частой тренировке это не так уж и трудно.
Другим увлечением был духовой оркестр. Как раз Мирон Иванович набирал новый состав. Я первым схватил трубу. Скоро научились играть Интернационал, Егерьский марш, туш, краковяк, дело пошло удивительно быстро и споро. Через какой-нибудь месяц уже выступали, а ездили по деревням по случаю 10 -летнего юбилея Чувашии. Но недолги были наши радости: по чьему-то головотяпскому приказу у нас отняли трубы и передали их городскому клубу. Там немного подудели и заперли их в кладовку, больше в Ядрине оркестра не стало.
По субботам все так же несемся в Чебаково, потрясая пустыми котомками и голодными желудками, а в воскресенье - обратно в Ядрин. Положение мое после ухода матери и смерти дедушки заметно ухудшилось: плохо стало с питанием, одеждой, а особенно с обувью. Дядя в колхоз все еще не вступает, надел земли на мою долю у дяди. Летом я наравне с взрослыми работаю в хозяйстве, но недельный паек мой уменьшился. Сам я вырос, мне уже шестнадцатый пошел, аппетит тоже соответственно возрос. Одет я все еще в холщовую рубаху, на ногах лапти, но и их не хватает. Вот когда я вспомнил дедушку! Уж он-то точно не оставил бы меня без лаптей! Зимой хожу в больших подшитых валенках, летом босиком, но в осеннюю и весеннюю распутицу прямо беда, хоть караул кричи. Весной Сура разлилась, домой попасть нельзя, а лапти расползаются катастрофически. Что делать?
Думал, думал и решился. А, будь что будет, семь бед - один ответ. Вооружился ножом, дождался темноты и вышел на улицу. Прошлой весной улицы города обсадили молодыми липами. За лето они разрослись, раскинулись в сторону своими ветвями. Прямо любо-дорого смотреть! И вот я, будущий народный просветитель, иду ночью, как вор, чтобы срезать их, уничтожить для своей потребы. В центре нельзя, тут лампы, да и люди ходят, надо в глухие улицы, где темно и людей меньше. Долго крадусь по улице, прислушиваюсь, не слышно ли шагов, дрожу от страха, сердце готово выскочить. Вот решаюсь, быстро нагибаю одно деревцо, срезаю, потом другое. Хватаю добычу и бегу в сторону. Очищаю ветки, ломаю пополам, прячу под мышками и осторожно пробираюсь на квартиру. Мой приятель - квартирант Степан волнуется:
- Ну как? Никто не видел?
- Нет, кажется, - вздыхаю я.
Делаю кочедык [5] из палки. Снимаю кору с липы, лапти пока сушатся на печке, приготавливаю лыко. Поздно ночью, когда все засыпают, ремонтирую лапти, плету почти заново, потому что от старых мало чего осталось. Заканчиваю работу только к утру, обуваюсь и иду в техникум изучать педагогику, педологию и другие полезные
человечеству науки.
5 шило для плетения лаптей
Дон Кихот и троцкизм
Между тем наступил 1935 год, памятный для меня год. В феврале мне стукнуло 17, я подрос, окреп, вытянулся. Только вот с одеждой все еще плохо. Осенью, правда, мать справила мне рубашку и брюки на сданные в «Торгсин» ее серебряные национальные украшения, но на сапоги не хватило, хожу все еще в лаптях. А на плечах залатанный, длинный до колен, порыжелый дядин пиджак. Дядя Семен наконец вступил в колхоз, а вместе с ним и я.
В стране происходят какие-то непонятные дела: коллективизация в основном закончена, но классовый враг не сдается, сопротивляется из последних сил. В газетах читаем пространные репортажи о процессах над троцкистами, потом зиновьевцами, ругаем вместе со всеми этих двурушников. Со стен исчезают портреты некоторых вождей, поговаривают об арестах в Чебоксарах. У нас в Ядрине пока спокойно, каждый занимается своим делом. Я никак не подозреваю, какая страшная гроза надвигается на меня.
Обыкновенный зимний день. Идет урок педагогики. Преподаватель Мельников взобрался на кафедру и повел разговор о стабильных учебниках. Я вынул из парты книгу и углубился в чтение. Все как обычно: учитель видит, что я не слушаю, но замечаний не делает, может быть, уже привык к моим манерам, а возможно, надеется поймать меня врасплох и наказать. Краем уха слышу, что он без конца склоняет слова «стабильные учебники», ЦК ВКП(б), Наркомпрос.
Видимо Наркомпрос допустил ошибку в отношении стабильных учебников, а ЦК указал на эти ошибки, и,
