Делать нечего, надо уходить. Но куда? На дворе зима, январь месяц, морозные дни сменяются вьюгами и метелями. Решаю идти в Чебоксары. В городе остановился у товарища детства Артемия Шатаева. С утра принимаюсь за поиски работы. Никакой специальности у меня нет, уповаю только на свою грамотность. К сожалению, оказывается, здесь в грамотных людях особой нужды нет, во всех учреждениях меня вежливо, но настойчиво выпроваживают. Чебоксары того времени - это большая деревня, административный центр и больше ничего, никаких промышленных предприятий нет. Побродив без пользы дня четыре по городу, двинулся в обратный путь. Встретили, как и следовало ожидать, весьма неприветливо.
Утром отправился на Дубовскую пристань в трех километрах от Чебакова и устроился на работу на лесопункте. Работа весьма тяжелая, надо катать к Суре дубовые кряжи, вязать из них плоты, нагружать их сверху еще дровами с тем, чтобы весной с половодьем сплавлять эти плоты по Суре к Волге, Васильсурску. Питаемся в рабочей столовой. Жидкие щи и каша, правда, хлеба достаточно, а это самое главное. Я зверски экономлю деньги, берегу каждую копейку, ведь мне надо скопить на дорогу в Горький. Я решил твердо: не получилось в Чебоксарах, может, повезет в Горьком, это все-таки большой город. Встретил Алексея Якунина, теперь мы с ним неразлучны, работаем на пару, вместе мечтаем о Горьком, как о земле обетованной.
Так незаметно в трудах прошла зима. Наступил апрель, первая подвижка льда, а затем и ледоход на Суре. Величественное зрелище! Льдины самых причудливых форм, похожие то на собак, то на медведей, громоздятся одна на другою, образуют гору и с грохотом падают в пучину, несутся вниз по течению, увлекая и сокрушая все на своем пути. Наши плоты стоят на льду в старице Суры, ледоход им не страшен. Но вот прибывает вода, Сура очищается ото льда, плоты наши всплывают, держатся теперь на бечевах. Прибывает буксирный пароход, зачаливает их, и мы несемся вниз по Суре к Волге, к Васильсурску. Теперь наступает ответственный момент: Надо держать плоты в стрежне реки, не дать им удариться о берег, а то все рассыплется. Сура река извилистая, капризная, надо смотреть в оба. Плотовой орет на нас беспрерывно, ругает на чем свет стоит за малейшую оплошность.
Вот уж и май, плоты все спущены, работы свертываются, нас рассчитывают. За всеми вычетами за питание и авансы я получил на руки 46 рублей. Эти деньги мне дороги, достались тяжким трудом. Помню, за один рубль я сходил вечером после работы в Чебаково, позвать бригадира Михаила Таланова. Это не жадность, а трезвый расчет, ведь иначе не заработаешь.
Вернулся домой в наш престольный праздник Егорий. В доме полно гостей, а мне там делать нечего. Ушел к Матвею, пересидел допоздна, вернулся ночью и лег спать на полу.
Проснулся рано. Смотрю на черный, закопченный потолок и размышляю. Да, в этом доме я прожил без малого 17 лет! А сегодня должен уйти, уйти надолго, может быть, навсегда. Каждый сучок на потолке мне знаком с незапамятного детства, фантазия рисует мне в них очертания различных животных. И всего этого уже никогда не будет. Немного грустно. Что-то ждет меня в Горьком? Счастье? Удача? Успех в жизни? Хочется, чтобы это было так. Ведь, в конце концов, я уже взрослый, здоров, грамотный, начитанный, в учебе всегда был первый. Не может быть, чтобы добрые люди в Горьком не оценили эти мои качества!
Домашние знают, что я сегодня ухожу, но не встают, чтобы проводить меня или попрощаться. Обуваю старые дядины сапоги, подаренные мне накануне по случаю отъезда. Ничего, что старые, стоптанные, - подошвы-то еще держатся! Молча оделся. На столе лежат большие пироги с рыбой, судаком и лещом. Мне хочется попробовать, но без спроса не смею. Дядя и тетя тоже проснулись, но не встают, лежат потягиваясь.
Я уже готов в дорогу, немного потоптался около стола, спрашиваю смиренно тетю Марию:
- Можно мне взять кусок пирога?
- Нет, нельзя. У тебя деньги есть, купишь хлеба на свои деньги.
Это были ее последние слова. Вместо напутствия. Дядя вообще не отозвался. Я молча вышел и зашагал по улице. В котомке у меня только пара белья, холщовые штаны и рубашка. Размышляю. Откуда у моих родственников такая черствость, жестокость? Ведь любили же они меня когда-нибудь?
Но скоро мои мрачные мысли рассеялись. Взошло солнце, лучи его заблестели в листьях деревьев, вот и Сура засверкала впереди. А дальше - Волга, Россия, весь мир! Я иду покорять его, найти свое место под солнцем! Прочь уныние и сомнения, все будет хорошо, все на свете прекрасно и разумно!
На Дубовской пристани купил килограмм хлеба, поел, стало еще веселее на душе. Дорога в Васильсурск мне теперь знакома, исхожена вдоль и поперек. Зашел на пасеку к знакомому марийцу, купил кринку молока. А вот и попутчики нашлись, муж с женой, идут в Васильсурск к родственникам. Разговорились, Я важно сообщаю, что еду в Горький, буду работать в конторе писарем, что я парень грамотный, учился в педтехникуме. Это возвышает меня в собственных глазах, с удовольствием замечаю уважение моих спутников. К вечеру добрались до Васильсурска. Я беру билет 4 класса, еду всю ночь, утром высаживаюсь на пристани в Горьком.
Вор, похожий на апостола
Город мне знаком, сюда я приезжал с тетей еще мальчишкой продавать орехи. Сейчас вспоминаю знакомые улицы. С ходу принимаюсь искать работу. Захожу в каждое учреждение, заявляю, что я грамотный, ищу канцелярскую должность. С удивлением замечаю, что руководители учреждений не испытывают особенного восторга от лицезрения моей особы, нисколько не умиляются моими способностями, а выпроваживают довольно-таки бесцеремонно. Кажется чебоксарская история повторяется и здесь. Невдомек мне тогда, в 35-м, что безработица широко шагает по стране, что масса голодного люда из деревень Поволжья и Украины после голода в 33-м году хлынула в города в поисках работы и хлеба. Вскоре понял, что претензии мои чрезмерны, что грамотность моя здесь ничего не стоит. Теперь ищу любую работу, пусть чернорабочим, дворником, истопником. Но и такой нет. Тут появились еще серьезные препятствия - мое несовершеннолетие и районный паспорт: все равно не пропишут, ведь город режимный. Днем рыщу по городу в поисках работы, ночью отдыхаю в зале ожидания на речном вокзале. Просто дремлю, прислонившись к спинке скамейки, спать здесь не положено. Настроение мое соответственно падает, радужные надежды быстро улетучились. Питаюсь я черным хлебом, запиваю водой из-под крана, иногда шикую - покупаю газировку с сиропом. И при этом кляну себя за расточительство.
Иногда встречаю себе подобных, ищущих работу, вступаю в беседу. Один из них посоветовал мне уехать в какой-нибудь районный городок, так как здесь все равно не пропишут. Послушался доброго совета и уехал в Балахну , километрах в 50 от Горького. Там повторилась та же история, никто в моих услугах не нуждается.
Как-то сижу в скверике, отдыхаю. Рядом подсел благообразного вида мужик лет 60. Лицо продолговатое, симпатичное, длинная окладистая борода, ну прямо апостол Павел с иконы в нашей церкви. Разговорились. Я рассказал ему о своих мытарствах.
