- А кирпичи умеешь делать? - спросил он.
- Нет, не умею, но смогу научиться.
- Тогда едем со мной, будем вместе делать кирпичи.
Я согласился. Мы сели в вагон узкоколейки и поехали километров за пятнадцать от Балахны. Там сошли с вагона в каком-то поселке. Дымится заводская труба.
Это, оказывается, стеклозавод. Старик мой пошел договариваться с начальством, а я остался дожидаться в заводской столовой. Вскоре он вернулся. Сказал, что надо ждать, какое-то оборудование не готово, а пока будем устраиваться на квартиру. Нашлась и квартира: спим на полу в мезонине деревянного дома. Я не нарадуюсь на доброго дедушку, все же свет не без добрых людей. А пока есть крыша над головой, обедаем перловым супом в рабочей столовой. Деньги я экономлю, истратил не много.
Время идет, прошла уже неделя, а работы не видать. Старик где-то пропадает, возвращается и говорит, что надо еще подождать.
Однажды он мне говорит:
- Слушай, паря, у тебя деньги еще есть?
- Есть, дедушка, как же, я ведь очень мало трачу.
- Тогда вот что, парень. Ты дай мне свои деньги на хранение. Я их лучше сохраню, а то ты их истратишь, а нам до получки далеко. Хорошо?
- Хорошо, дедушка. Вот тут около 30 рублей, - я вынимаю все свои деньги и отдаю ему.
Наутро проснулся - дедушки нет. Удрал апостол Павел с моими деньгами. Сначала исчезновению деда я не придал особого значения. Мало ли, куда он мог пойти с утра, может, узнать насчет работы, встретить кого-либо из знакомых, или купить что-нибудь из продуктов. Когда открыли столовую, пошел туда, наскреб в кармане последнюю мелочь, позавтракал перловым супом и овсяной кашей. Но когда дед не появился и к обеду, я заволновался всерьез: неужели он в самом деле удрал с моими деньгами, с последними моими сбережениями, над которыми я дрожал, как последний скупердяй, отказывая себе во всем, даже в стакане чая! Ведь это вопиющая подлость, дальше уже некуда, украсть у нищего котомку, у беспризорного парнишки отнять последние, с таким трудом заработанные деньги! Как мог я так глупо обмишуриться, я - такой начитанный, умный парень. А и апостол Павел хорош, нечего сказать: по утрам молится, перед едой крестится. Ну, кто бы мог подумать, что это вор! Впрочем, удивляться особенно нечего: несмотря на все жизненные передряги, я и до сих пор остался в отношениях с людьми наивным и доверчивым, и этим многие пользуются.
После обеда, наконец, понял, что дед меня обдурил и уж, конечно, не вернется. Что же мне теперь делать? Кинуться за ним вдогонку, объявить в милицию? Да где его теперь найдешь в этом муравейнике, в Горьком? А может, он еще и дальше подался? После недолгих размышлений пошел в завком стеклозавода, все-таки, профсоюз, защитник трудящихся.
Когда я рассказал о проделке деда, в завкоме вдоволь посмеялись.
Я коротко рассказал о себе, умолчав, конечно, о педтехникуме. Они посовещались между собой.
- На заводе работать сумеешь? Учти, у нас тяжеловато, особенно без привычки. Сколько тебе лет?
- Семнадцать исполнилось.
- М-да! Несовершеннолетний, конечно, не положено. Да ну, ладно, попробуем. Выйдешь сегодня в ночную смену. Мы скажем мастеру, а пока иди, отдыхай.
Пришел на квартиру, лег на полу на свой соломенный матрас, думаю. Это все же хорошо, что меня приняли на работу. По крайней мере при деле, голодать не придется. Конечно, это далеко не то, к чему я готовился, учился почти 10 лет, ну да ладно, поживем - увидим, а пока надо держаться этого завода. Вечером пришел в цех. Он представляет собой огромный зал без потолка. В середине - большущая квадратная печь, и в ней бурлит какая-то желтоватая кисель. Это - будущее стекло, а пока расплавленная масса, смесь песка, поташа и еще чего-то.
Назначили меня на должность ссыпщика. Я должен подносить на носилках состав и ссыпать его в печь. Работа простая, понятная, проще некуда. Носилки весьма вместительные, с дощатыми бортиками по сторонам. К ручкам привязана лямка, которая надевается на шею, для облегчения рук. Когда я поднял носилки в первый раз, колени у меня задрожали, пошатываясь, еле-еле передвигая ноги, поднялся по сходням вверх. Вошли в цех, подошли к печке и с трудом вывалили содержимое носилок. Тут же, не задерживаясь ни минуты, пошли за следующей порцией, и так без отдыха все восемь часов ночной смены.
Ночная смена мне показалась длиною с год, утром вышел, пошатываясь, как пьяный, еле живой от усталости, добрался до квартиры, свалился и уснул. Проснулся пополудни, сел на своем ложе, задумался. Скоро наступит вечер, и мне опять надо идти на завод, в этот кромешный ад, таскать проклятые носилки всю ночь, целых восемь часов. А ели свалюсь, умру? Кто мне тут поможет, кому я нужен? Вспомнил, как надо мной хохотали в конторе. Нет, не выдержать мне тут, пропаду ни за что, надо уходить. Не сказав никому ни слова, подался на полустанок, сел в вагон узкоколейки и поехал в Балахну.
Газировка как роскошь
И вот снова хожу по Балахне, ищу работу. Город небольшой, обыкновенный райцентр. Всего два промышленных предприятия: бумкомбинат и картонная фабрика. На обоих мне отказали: не нужно рабочих, а главное - я несовершеннолетний.
А погода стоит великолепная, самый разгар лета, сады благоухают, все, чему положено цвести, расцветает! Стройные парни в белых брюках под руку с красивыми девушками в белых платьях прогуливаются по набережной, о чем-то то тихо разговаривают, то весело хохочут, в саду играет духовой оркестр, там танцуют. У летнего кинотеатра толпа: идет новая кинокомедия 'Веселые ребята', большие афиши повсюду сообщают об этом. Я еще никогда не видел звукового кино, мне мучительно хочется хоть одним глазом посмотреть на этих 'ребят'. Но увы, все это теперь недостижимо. Да и вид у меня уж очень отвратительный - длинное, невообразимого цвета пальто (это в жаркий летний день!), огромные дядины сапоги, просящие каши и перелицованная мною же куцая кепка на голове. Поэтому я стараюсь держаться подальше от нарядной толпы.
