риторику, астрономию и математику. Одолев все эти науки, он перешел в Монегю для подготовки к поприщу священника. Эдгар с ним почти не общался. Юноша был холоден и высокомерен, как и наставники.
Бедье кивнул:
— Слушаю, месье Кальвин.
— С вашего позволения, месье наставник, — с достоинством произнес Жан, — я бы желал, чтобы мою фамилию произносили на латинский лад: Кальвинус.
Бедье вновь кивнул.
— Итак, слушаю вас, месье Кальвинус.
— Per modum suffradii означает могучее заступничество, месье наставник. Поскольку власть Церкви на мертвых в чистилище не распространяется, в учении сказано, что индульгенция может быть получена ими только посредством этого заступничества.
Бедье не понравилось выражение «в учении сказано». Надо было говорить «я верю», но он решил пропустить это мимо ушей, сосредоточив внимание на англичанине. Позволив Кальвину сесть, он повернулся к Эдгару:
— Скажите, месье Кантуэлл, что сказано в булле папы Льва X о душах, находящихся в чистилище?
Эдгар не помнил. Читая трактат накануне, он клевал носом.
— Не знаю, месье наставник.
На сей раз Бедье целился по участкам, не защищенным одеждой. На шее несчастного Эдгара появились кровоподтеки.
— Чему вас только учили в Оксфорде? Не думал, что англичане столь неблагочестивы. Сегодня вместо обеда вы будете снова заучивать буллу. — Он посмотрел на школяров: — Кто мне ответит?
Снова поднялся Жан. Съежившись, Эдгар слушал, чувствуя, как по шее стекают струйки крови.
— Папа Лев указывает, что души в чистилище не надеются на спасение, и дальше заявляет, что в Священном Писании нигде не говорится о невозможности им получить индульгенции.
Что-то в тоне Жана наставнику показалось подозрительным. Какая-то нотка скептицизма.
— Но сами вы в это не верите, месье Кальвин, я хотел сказать — Кальвинус?
Жан дерзко вскинул подбородок.
— Я полагаю, что папа единственный из смертных, кто взял на себя смелость даровать отпущение грехов душам в чистилище посредством своего могучего заступничества. Поскольку я, как и многие остальные, верю, что у него нет божественной власти управлять душами, чтобы они покинули чистилища в тот момент, когда в сундуке звякнули монеты, полученные за индульгенции.
— Подите сюда, — гневно приказал Бедье. — Эту лютеранскую ересь я в своем классе не потерплю.
— Вы намерены меня высечь? — с вызовом спросил Жан.
Школяры переглянулись. Никто из них не помнил, чтобы Кальвин когда-нибудь получал удар хлыстом.
— Да, месье.
— Прекрасно, я облегчу вам задачу. — На ходу сбрасывая плащ и рубаху, Жан приблизился к наставнику и опустился на колени рядом с Эдгаром: — Извольте, наставник Бедье.
Когда хлыст опустился на спину строптивого школяра, Эдгар встретился с ним взглядом и мог поклясться, что тот ему подмигнул.
Мартин Лютер никогда не был в Париже, но сейчас в этом городе только о нем и говорили. Как, впрочем, и на всем континенте. Этот монах из Виттенберга стал знаменитым в тот день 1517 года, когда прибил гвоздями к двери виттенбергского собора свои «95 тезисов», где поносил растленного папу с его оскорбительными индульгенциями.
С появлением печатных станков индульгенции стали для Церкви прибыльным делом. Продавец индульгенций мог появиться в городе, разложить в местном соборе свой товар, и служба там останавливалась. Повсюду во множестве изготавливались бланки индульгенций с пустыми местами, куда вписывали имена и даты. Священники побуждали прихожан покупать индульгенции для покойных близких, чтобы избавить их от мучений в аду. Такой заполненный бланк гарантировал душам быстрое перемещение из ада в рай. Точно так же добрые христиане могли спасти и свои души. Лютер полагал подобные деяния Церкви мерзкими и призывал христиан не верить, что спасение души можно купить за деньги. Его возмущала поговорка священников Виттенберга: «Стоит в кружке звякнуть монете, и сразу из чистилища выпрыгнет душа».
Лютер призывал христиан помнить слова апостола Павла в его «Послании к Римлянам», что спасение к людям придет лишь от Бога. «Итак, оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом чрез Господа нашего Иисуса Христа. Чрез Которого верою и получили мы доступ к той благодати, в которой стоим и хвалимся надеждою славы Божией». И потому, убеждал Лютер, людям для спасения души не нужен ни папа, ни священники, ни их богатые облачения, ни роскошь церкви. Они найдут спасение через личное общение с Богом.
Виттенбергские тезисы Лютера, быстро переведенные с латинского языка на немецкий, широко распространили по Германии, а затем и Европе. Зерна его проповеди упали на благодатную почву. Благочестивые люди повсюду уже давно сдерживали недовольство упадком церковных нравов и злоупотреблениями папского двора. Теперь будто искра попала на сухой хворост. Моментально вспыхнул пожар, получивший название «Реформация». Он ураганом пронесся по Европе, и даже в таком бастионе папства, как колледж Монегю, возникло беспокойство. Школяры со светлыми головами, как у Жана, начали потихоньку бунтовать.
Эдгар сидел в своей комнатке и при свете небольшой свечи через силу зубрил трактат папы Льва X, держа в одной руке листы пергамента, а другой потирая исполосованную плетью шею. Он замерз, устал, был голоден и сильно опечален. Если для спасения души требовались страдания, то его душа определенно спасена. Это радовало, но не очень.
Стук в дверь заставил Эдгара вздрогнуть. На пороге с невозмутимым лицом стоял Жан.
— Добрый вечер, Эдгар. Я вот решил тебя навестить.
Эдгар пригласил Жана войти. Предложил свой стул.
— Рад твоему визиту.
— Я тут живу недалеко.
— Да. Но для меня это так неожиданно.
Жан улыбнулся.
— Сегодня мы, можно сказать, породнились. Нас обоих заклеймил Бедье.
— Да, — с грустью произнес Эдгар. — Но тебя за дар Божий, а меня за тупость.
— Тебе труднее. Ты еще не освоил в совершенстве язык. Если бы мне приходилось все переводить на английский и наоборот, наверное, я бы не был столь способным.
— Приятно слышать добрые слова.
Жан встал:
— Ладно, я пойду. Скоро старик Темпет начнет обходить двор, высматривая окна, где горят свечи. Лучше не рисковать. Вот. — Он протянул Эдгару завернутый в тряпицу кусок хлеба.
Тот с благодарностью принял его, а затем проговорил, замявшись:
— Бога ради, задержись ненадолго. У меня к тебе просьба.
Жан снова сел, скрестив на груди руки.
— Ты прав, — вздохнул Эдгар, проглотив последние крошки. — Мне трудно. Я плохой школяр. И покинуть Монегю мне нельзя. Отец не позволит.
— Мне жаль тебя, Эдгар. Но что я могу сделать?
— Помоги мне с учением. Стань моим наставником.
Жан покачал головой:
— Не могу.
— Почему?
