– Злоба, дай мне кинжал. – Девятко, не глядя на великана, протянул руку. Великан пожал плечами и отдал ему нож. – Забери свое добро, княжич, – спокойно и даже вежливо сказал Девятко, положил кинжал рядом с ним и отошел в сторону.
– Что это значит? – осведомился Горыня, но никто ему не ответил. Однако Искра, чутко наблюдавшая за этой сценой, заметила на лице Доброгоста странное выражение.
'Доброгост знает, – подумала она, чувствуя неладное. – Надо потом дядьку расспросить'.
– Покась вы тута брешете, аки бабы, – сурово сказал Лещ, – долбанная хмарь сызнова завертелась. Чавось делати будимь? Помирать, али как?
– А ты предлагаешь что-то другое? – с горькой ухмылкой поинтересовался Чурбак.
– Да ни чавось! Аки помирать, так чаво ж мы княже упрекаем? Пущай он всех нас тута порешит, и дело с концом! Чаво уж тут!
– Что-то ты рано сдаешься, Лещ, – угрюмо сказал Злоба. – Может утром мрак разойдется?
– Ага! Разойдёсся! Жди! Тока до тово мы уже будим лежать в обнимку со жмурами!
– Зароемся в землю, – с надеждой предложил Чурбак.
– Дурак ты, Чурбак, – сказал Злоба.
– Нужен огонь, – внезапно произнес Черный Зуб. Он вынул из-под свитера массивную серебряную цепь. На ней висел узкий хищно выгнутый зуб, смолисто-черного цвета. Черный Зуб смотрел на него, морщил лоб, словно стараясь что-то припомнить.
– Что ты сказал, Зуб? – переспросил Злоба.
– Он боится огня, – медленно повторил Зуб, задумчиво почесав бороду. – Надо попробовать прорваться с огнем. Утром мрак не разойдется и не разойдется никогда. Он не поглотил нас только потому, что у нас горит… свеча.
Злоба сразу же воодушевился.
– Я верю тебе, Зуб! Точно! Ведь Воропай же превратился в лед! Лед и пламя! Эй, братцы! Хватит горевать, Воропая не вернешь! Тащите из повозки бочонок со смолой и паклю! Мужики, рубите стол и лавки на факелы! Каждый должен иметь при себе факел! Сейчас поджарим демона!
Черный Зуб вышел первым. Боком протиснулся между повозками, держа факел перед собой; переступил через оглобли, сделал несколько шагов и остановился.
– Всё будет хорошо, – сказал он с заметно усилившимся акцентом и помахал рукой. Тридцать восемь человек напряженно ждали.
'Наверное, он так говорит когда нервничает. И я нервничаю'. Искра прижалась щекой к ободу повозки и судорожно теребила брезентовый полог.
Черный Зуб смело подошел к краю тумана и быстро сунул в него факел. Туман с шипением отодвинулся. Десятник сделал шаг вперед и наотмашь махнул древком. Пламя затрепыхалось и на миг почудилось, что оно совсем погасло. Однако, ко всеобщему облегчению, огонь разгорелся и вокруг Зуба образовался огромный выпуклый пузырь.
Мрак отступил.
Глава 10. Дар Хаоса
Тамара собирала цветы. Она осторожно ступала по высохшей потрескавшейся земле, вздувшиеся песчаные края трещинок осыпались под её ногами с мягким хрустом, распугивая ящериц, лениво разбегавшихся в стороны.
Здесь росло ничтожно мало цветов. Повсюду, до самого горизонта, тянулись сплошные колючки, кривые стебли саксаула и дикий лук. Но вот ей попалась астра. Сорвав цветок и прижав его к груди, девочка устало вздохнула и побрела обратно к фургону. Знойное послеполуденное солнце жгло немилосердно и пустынный ветер обжигал. Азарт, возникавший у девочки всякий раз, когда она собирала цветы, пропал, и ей захотелось спать.
Сандур, в своей черной повязке на лице, сидел на козлах. Он не двигался и был похож на статую. Тамара никак не могла привыкнуть к его обществу. Черная повязка казалась неуместной и лишней. И вообще, Сандур всегда молчал и как тень ходил за матерью… то есть за стариком. Трудно было понять, о чем он думает, а ещё девочка гадала, ест ли он, этот страж?
'Сандур, как и я, но в гораздо большей степени, чем я, – объяснял ей старик, – живет в мире духов. Он управляет своим телом. Помнишь, мы были в Маише, у озера Кадих? Как ты смотрела на представление бродячих комедиантов на местном рынке? Куклы плясали, словно живые… Понимаешь теперь, как Сандур управляет своим телом?'
Тамара поняла, хоть и не совсем.
'Глаза видят, а уши слышат, – отвечал старик девочке на вопрос о повязке. – Всякая еда, будь то травы, фрукты, либо убитое животное, обладает памятью. Всё это сгубило бы Сандура, и он превратился бы в обычного человека. А путь, который мы избрали, требует жертв, моя девочка'.
Она помнила слова старика о Семени Жизни, что вложили в него всевидящие, благодаря которому страж не нуждался ни в питье, ни в еде. Все это очень интересно, но Тамара упрямо не желала верить. 'Он притворяется', – то и дело приходило ей на ум.
Девочка подошла к стражу и притронулась к его руке. Парень никак не отреагировал и продолжал восседать на козлах, прямой как палка. Ей даже почудилось, что он не дышит, только рубаха развевалась на ветру.
Однако Тамаре передалось его беспокойство. Что-то должно было случиться.
Девочка поспешно запрыгнула в фургон. Старик спал, как всегда.
– Ты спишь, дедушка? – осторожно спросила она.
Старик не пошевелился. Посидев ещё немного в ожидании, Тамара раскатала циновку и легла. Положила цветок перед собой и всмотрелась в лицо старика. Да, он был стар и даже очень. Его облик пугал и притягивал девочку. С одной стороны маленькое ссохшееся лицо, напоминавшее сушеное яблоко, отталкивало её. С другой – старик весь излучал едва заметное, но всё же видимое сияние, как будто внутри него имелся стержень света. Сияние просвечивало его насквозь, отчего он казался прозрачным. Все это придавало ему необычайно одухотворённый вид. Настоящий волшебник, мудрец, думала Тамара, разглядывая его. При этом девочка все равно вспоминала мать. Тамара путешествовала с ней в этом фургоне, торговала цветами, и им было так хорошо вместе. Но однажды, заскочив сюда, девочка с изумлением обнаружила тут его. Он представился Кабемой, и рассказал ей историю, в которую она до сих пор верила с трудом.
'Твоя мать умерла давно, оставив тебя совсем одну, – рассказывал он ей. – Один добрый человек подобрал тебя, можно сказать на улице, кормил и ухаживал за тобой. Но, к сожалению, этот добрый человек должен был уехать в далекие края, а ты была так убита горем, что, конечно же, не могла сопровождать его. И тогда мы с Сандуром забрали тебя себе…
…Твоему горю не было предела. Ты видела лишь свою мать, и я вынужден был поддержать иллюзию. Но я стар и силы мои на исходе, а ты выросла и возмужала. Пришло время открыть тебе правду'.
И Тамара смирилась. Время сгладило боль утраты, но девочка по-прежнему думала о старике, как о своей маме, и людям рассказывала, что путешествует с мамой и слугой, больным редкой болезнью. Кабема был не против. 'Не надо смущать народ правдой, – говаривал он. – Правда всегда горька, и лишь немногие способны принять её всем сердцем и жить с ней. У тебя есть такой дар, и я благодарю небеса за то, что они послали тебя нам. Ты будешь моей ученицей, моя девочка…'
Старик пошевелился.
– Дедушка? – Тамара приподнялась, облокотившись на локоть.
– Да?.. – слабо проговорил он. – Тамара, девочка, ты здесь?
– Да, дедушка.
– Где мы?
– Где-то на юге, – ответила девочка. – К востоку от Кадиха. Кажется, здесь недалеко Хапишия.
