духи! – никогда мной не двигала. Меня еще обвиняют в том, что я держу в услужении кровожадных убийц, и указывают на Шайтана – он, видите ли, плохой. А Берюк? А Ашант, наш великий воин? Они разве не убивали по приказу Хайсы? Вот видите, не такой я плохой, оказывается. Теперь давайте поговорим о моем безвременно почившем брате. Он был очень болен, в последние годы ожирел так, что не мог залезть на коня! А вот двахирский хан, в любви к которому меня любят попрекать, знаете что-нибудь про него? Ага! Вижу – вы презираете их! Тогда послушайте меня внимательно. Хану Двахира пятьдесят пять лет, он строен, мускулист, – ни капли жира! Он отличный наездник, искусно владеет мечом, в чем может поспорить с самим Ашантом, и у него двадцать жен и сто наложниц; и каждую ночь он посещает десятерых! Я не лгу, это правда! А хан дженчей? Да он еще огромней Шайтана, и на плечах его несколько сотен зарубок, выжженных каленым железом, по одной на каждого убитого им соперника в равном поединке! В равном! По ихнему закону, ханом может стать любой человек, даже последний нищий, если только он сумеет одолеть в бою действующего. И вот уже десять лет Скидуру никто не может свергнуть с престола!
Мерген умолк, переводя дух. Стояла абсолютная тишина, только крепчающий ветер, с тоскливым воем проносившийся по равнине, и далекое ржание пасущихся коней, нарушали её.
– О Хайсе не хочется и упоминать, правда? Дженчи с гхуррами знают, что Буреб трахал венежанку, в то время как сам Хайса смотрел на это и пьянствовал. Что это, как не позор? Мы опозорили себя на всю степь и то, как я похоронил его – справедливо и закономерно. Мы называем себя хозяевами степи, но это далеко не так. Мы владеем лишь третьей, если не четвертой частью её, – большинство под пятой у гхурров и дженчей. Кто вспомнит последнюю победу над ними? Вот, я так и знал. Вообще, лишь один великий Габа пару раз разбивал их шайки и всё. Вот совсем недавно гхурры вторглись в улус Аюна. Хайса ответил ему тем, что не будет ему помогать, что, по его мнению, у Аюна достаточно сил одолеть этих псов. Вот как он помог своему, можно сказать, брату, у которого накануне случилась беда – чума пронеслась по его краю, убив половину населения. Аюн, не в силах сопротивляться, бежал, оставив родную землю на растерзание врагу. И, в итоге, за день до своей позорной смерти, Хайса приказал собрать с изможденных и покалеченных остатков улуса Аюна тысячу человек для похода против венегов!
Гневный рокот прошелся по рядам. Речь Мергена произвела сильное впечатление на собравшихся. Ашант видел, как подаются они вперед, внимая его словам. К сожалению, старейшины тоже восторженно вытянули лица; они активно перешептывались, важно кивая головами. Да, Мерген хорошо говорит, очень хорошо. Может, стоит…
Ашант вздрогнул. Что-то, сидящее далеко внутри него, подсказывало ему, что бой еще не проигран, хотя в данный момент – момент торжества сияющего и довольного собой Мергена – это казалось немыслимым.
Странно, его противник Барх за всё это время почти не пошевелился. Лицо его было неподвижно и невозмутимо. Но Ашант хорошо чувствовал, какая буря бушует в его душе. Традиционно мнительная, депрессивная и неуверенная в себе натура Барха уступала натиску леденящего, чужеродного, равнодушного ко всему живому гнева. Ашант испугался – есть в этом что-то демоническое. Барх словно перерождался, постепенно превращаясь в неукротимого монстра. И Ашант уже без опаски, но с надеждой подумал что, наверное, Мерген предпочтительней, Мерген – лживый, коварный – все же человек…
Манас вдруг встал и встряхнул ногой, как будто она затекла. Мерген, видя, что ничего не происходит, заметно занервничал.
– Ну что? – не скрывая своего раздражения, спросил он. – Манас-ата! Что дальше? Будет ли твой внук говорить?
– Спроси у него сам! – тяжело дыша и прислонившись к стволу дерева, огрызнулся старик. – С меня хватит!
С этими словами он, к великому изумлению присутствующих, торопливо, почти бегом, удалился.
– Что происходит? – растерянно поинтересовался Мерген. – Что это он?
– Послушай, Мерген-хан, – нетерпеливо сказал Талгат, – закончим без него.
– Да, – задумчиво посмотрев на него, согласился Мерген, – голосуем.
Тут все услышали шум. Около становища собралась толпа вооруженных людей. Они кричали, размахивали руками. Послышался звон перекрещивающихся мечей, стоны и предсмертные вопли.
– Да что там такое? – прищурившись, проговорил Мерген. – Шайтан, пойди, разберись.
Шайтан немедленно убежал. Спустя минуту, на холм поднялся вспотевший, несмотря на холодную погоду, солдат в кольчуге, забрызганной кровью. Он пал к ногам Мергена и отрывисто доложил:
– Люди Урдуса напали на нас, великий вождь. Мы ответили им. Несколько наших убито, но мы оттеснили их назад. Урдус был на коне, размахивал мечом и поносил вас, повелитель. Кто-то пустил в него стрелу, она попала ему в шею…
– Он мертв? – прервал его Мерген.
– Не знаю. Не видел, тела не видел. Он исчез в сутолоке. Бой еще продолжается…
– Все, иди. Видишь, Пурхан, оскорбил его ты, а виноват я.
Старейшины, ваны и нукеры уже были на ногах, и слова Мергена потонули в поднявшемся шуме.
– Так, успокойтесь! – громко сказал Мерген. – Спрошу у вас прямо – вы признаете меня своим повелителем?
– Нет, – сказал Барх и впервые за весь вечер пошевелился, подняв голову и взглянув на Мергена. В его глазах Ашанту почудилась какая-то печаль, или ему только кажется? Словно Барх уже похоронил своего дядю и смотрит сейчас на мертвеца. Он вспомнил Манаса и его бегство. Старик знал эту боль и от кого она исходит.
'Неужели это правда? – Ашант уставился в одну точку, не замечая ничего вокруг. – Неужели…'
Барх, опёршись руками в колени, со вздохом поднялся.
– Можно мне сказать слово, дядюшка? – остановившись напротив Мергена и бросив взгляд на хмурое небо, спросил Барх.
Шум становился всё громче. Ашант прислушался. 'Похоже, люди Тумура вступили в бой, – подумал он, видя, как напряженно всматривается туда его друг. – Добром это не кончится'.
Начал накрапывать мелкий дождик. Неистовый ветер подхватывал капли и кружил их, словно танцуя с ними. Ашант обрадовался дождю, как чему-то, связанному с простой обыденной жизнью. 'Как же мне надоели все эти разборки, – вздохнул он. – Опять бежать, прятаться, биться. Ради… ради чужих людей, ради их проблем'.
Мерген, видно, совсем забыл про Барха. Обнаружив его рядом с собой, он сначала заметно содрогнулся, затем быстро пришел в неописуемую ярость. Этого все и ждали. Вот тут он показал свое истинное я.
– Дядюшка? Никакой я тебе не дядюшка! Ты, гнида! Ты сдохнешь сегодня же, я лично выпотрошу тебя и повешу твое гнусное тело на твоих же кишках! Жаль, что у меня нет с собой меча… Ты знаешь, ублюдок, что я трахал жен Хайсы? По его же просьбе! Этот урод Буреб на самом деле мой сынок! Тьфу, даже вспоминать о нем тошно! А чей ты сын, а? Знаешь? Это неизвестно! Кто трахал твою мать? Может раб какой-нибудь? Вы слышали? Барх – сын раба! Но я скажу тебе по секрету, племянничек, мой член бывал в заднице твоей матери! Ох, и сладенькая же у неё была попка! Мягонькая! Может поэтому она вскрыла себе вены, а? Я ведь так старался, вот её тоска и заела, ха-ха!
Ашант закрыл глаза. Оскорбления, сыпавшиеся из уст безобразно кривляющегося, так непохожего на самого себя Мергена, резали слух всех присутствующих, как острый нож. Ашант чувствовал, как горят его щеки, словно все слова адресовались ему. Жаль. После этого Барх вряд ли оправится. Лучший способ – покончить с собой, что должен был сделать Урдус, часом ранее. Ибо ни Тумур, никто иной не встанет на его сторону после таких… откровений.
Ашант с небывалой горечью в душе собрался уже уходить, когда что-то заставило его обернуться. Может быть, желание взглянуть напоследок на Барха, на его падение. Правда, люди любят наблюдать за болью других, наслаждаться ею, и это чувство сидит у них глубоко в душе. Они будут охать, ужасаться, но ни за что не помогут, и не отвернутся, и будут обсуждать между собой страдания близких. Причем ни у кого не возникнет мысль, что нечто подобное может произойти и с ними.
