К двум часам она не проснулась, а любящая мама не стала ее будить, и на похороны своей лучшей подруги Оля безобразно опоздала.
Принято считать, что кладбище – место тихое. Конечно, и там бывает аншлаг в Родительский день, когда все приличные люди навещают и приводят в порядок могилки близких, но это случается раз в году. Иноземная мода использовать погосты как парки для пеших прогулок и велосипедной езды в России пока не прижилась, так что в промежутке между более или менее пышными церемониями прощания отечественные кладбища – места несуетные.
Тем не менее в этот будний день по центральной аллее старого кладбища двигалась плотная группа людей, разительно отличавшаяся от типичной похоронной процессии отсутствием покойника.
Отметив это необычное обстоятельство, кладбищенский сторож Василий сказал своему коллеге Леониду:
– Глянь-ка, опять этот сумасшедший дедок явился. Прямо не терпится ему!
– Привыкает! – хрипло хохотнул Леонид.
Во главе колонны легким шагом с задорным подскоком двигался невысокий сухонький старичок в кашемировом пальто с каракулевым воротником. Точеное лицо потомственного интеллигента украшали очки в золотой оправе и клиновидная бородка.
Спутники и спутницы пожилого господина были намного моложе его годами и по большей части выше ростом, однако взирали на своего предводителя почтительно и восхищенно.
Профессор Канавкин с университетской кафедры этнографии и музееведения слыл большим ученым и таким же чудаком, а о его выездных занятиях на кладбище в университете ходили легенды. И хотя руководство вуза не одобряло эти, как называл их сам профессор, «пленэры», студенты записывались на них за полгода вперед.
Причем в профессорский эскорт набивались не только отличники, но и лодыри. Все знали, что пройти спецкурс Канавкина – все равно что окончить Оксфорд: на рынке труда выпускники профессора ценились много выше своих однокашников и находили работу не только в школах, музеях, научных библиотеках и задыхавшихся от недостатка финансирования НИИ.
Факты говорили за себя: самыми престижными кладбищами в обеих российских столицах и четырнадцати краевых центрах страны заведовали ученики Канавкина! И еще не менее двадцати человек успешно трудились в солидных и дорогих похоронных агентствах.
Профессор Канавкин давал младым этнографам уникальную специализацию. Коньком профессора Канавкина были погребальные обряды разных народов.
– Мы с вами находимся в той части городского кладбища, где погребения производились в семидесятых годах прошлого века, – рассказывал профессор.
– Викентий Эдуардович, а там…
– Да-да, Чижова, я вижу: там как раз сейчас проходит типичная для данного периода российской истории малобюджетная церемония прощания с усопшим, – кивнул профессор.
– Подхоранивают, – авторитетно сказал отличник Пенкин. – Еще в те самые семидесятые побольше места оградкой обнесли, чтобы и себе, и потомкам хватило, а теперь подхоранивают.
– Это очевидно, Пенкин, – вновь кивнул профессор. – Однако я хотел обратить ваше внимание на совершенно другой факт. Заметили ли вы, что среди надгробий разной степени пышности нередко встречаются довольно скромные белые плиты типа «сундучок»?
– Это еврейские могилы, – снова выскочил вперед всезнайка Пенкин.
– Совершенно верно! – подтвердил профессор. – В то время в нашем городе не было ни еврейского, ни магометанского кладбища. Отсюда вся эта эклектика.
– А что, еврейские похороны – какие-то особенные? – вопросил кто-то из задних рядов.
Профессор усмехнулся.
– О! Еврейские похороны в старину представляли собою совершенно необыкновенное зрелище! Какую картину мог видеть обыватель, если хоронили еврея невеликого состояния? Родные покойного шли, понурясь, пешим ходом, вслед за дрогами, все в черных лапсердаках и широкополых шляпах. И вдруг у самого входа на кладбище происходило нечто потрясающее: закутанного в простыни покойника вынимали из гроба и бегом – именно бегом! – на руках относили к могиле, где и предавали земле.
– А зачем бегом? – спросил кто-то.
– А это вы мне скажите, зачем бегом! – хитро прищурился профессор.
Спасовавший Пенкин отступил в задний ряд.
– По древнему закону еврея надо похоронить в день его смерти, если это не суббота или не национальный праздник, – объяснил Канавкин. – Теперь представьте, что человек скончался под вечер. Естественно, выполнив наскоро все полагающиеся обряды, близкие относили его на кладбище бегом, чтобы успеть засветло! Причем предать земле еврея полагалось без гроба, тогда как нести его по населенному пункту без домовины было запрещено российскими законами. Отсюда и весь дивертисмент.
В этот момент в дальнем конце аллеи по-явились быстро приближавшиеся фигуры. Первой бежала – именно бежала! – растрепанная молодая дама в черном лапсердаке.
– Неужто еврейские похороны? – оценив ее скорость, вслух задумался отличник Пенкин.
Профессор Канавкин засмеялся и покачал головой:
– О, это вряд ли! Посмотрите на руку этой особы. Белую повязку на похороны надевают русские. Хотя…
Профессор задумался.
– В данном случае повязка расположена необычно низко…
– Может, сползла? – предположили лодыри и бездари из задних рядов.
– Мне кажется, это перчатка, – робко сказала Чижова.
– Одна перчатка? – Профессор поправил очки.
– Одну перчатку положили в позолоченный гроб Майкла Джексона, – сообщил всезнайка Пенкин.
– Ой, а кого хоронят-то?! – всполошились оболтусы в задних рядах.
До профессора донеслись возбужденные возгласы: «А я говорил, что Джексон жив!» и: «Да как же жив, когда вот хоронят!»
Тем временем дама в непарной перчатке свернула с центральной аллеи и понеслась в сторону типичной для данного периода российской истории малобюджетной церемонии прощания с ускорением, вызывавшим серьезное опасение: а не бухнется ли безутешная бегунья в открытую могилу?!
– А ведь такого рода традиция имелась у многих древних народов! – оживился профессор. – К примеру…
– Медведь! Медведь! – зашумели в тылу.
– Медве-ееедь?!
Крайне заинтересованный, профессор поднял очки на лоб и изумленно заморгал.
Вслед за безутешной бегуньей на аллее показался небольшой бурый мишка. Он косолапо, но резво трусил по дорожке, волоча за собой дребезжащий поводок.
– В неандертальском захоронении в альпийской пещере Драхелох был обнаружен кубический каменный ящик, в котором лежали черепа семи медведей! – возбужденно сообщил профессор, в волнении слишком крепко стиснув руку кроткой Чижовой.
Вообразив, что сейчас за первым зверем на новонеандертальские похороны заявятся еще шестеро медведей, девушка тихо ахнула и покачнулась. Пенкин подхватил ее и принял на себя следующий залп профессорской эрудиции:
– А в Регурдю – это Франция – в прямоугольной могиле были найдены кости двадцати медведей! Причем морды их были повернуты в сторону выхода из пещеры!
Услышав, что количество ожидаемых медведей увеличилось втрое, Чижова вырвалась из объятий Пенкина и сквозь разредившиеся зад-ние ряды устремилась, как те медвежьи морды, точно к выходу.
– А помните «Евгения Онегина», Викентий Эдуардович, сон Татьяны? – сообразив, что пришел его звездный час, задушевно спросил всезнайка Пенкин. – Там ведь лес – царство душ. А медведь – хозяин леса и проводник Татьяны в царство мертвых! А? Это ведь уже не неандертальцы, это Пушкин, Россия, восемнадцатый век!
– Пенкин, вы гений! Зачет!
