Я знала это — потому что если бы увидела в зеркале то, что делали мы с Маркусом, то никогда бы не стала этого делать, даже если каждая клеточка моего тела кричала бы: пожалуйста, прошу тебя, продолжай…
Вот и продолжила.
Вы не поверите. Я и сама-то с трудом верю.
Глэдди оставила больше полумиллиона долларов наличными и в ценных бумагах.
Никто из нас не знал, что она была настолько богата. Даже Г-кошелек, с которым она консультировалась по поводу финансов несколько лет назад. Он и понятия не имел, что она действительно прислушивается к его стратегиям инвестирования. И, в отличие от него, у нее действительно классно работало предчувствие — она переводила деньги в нал прямо перед каждым крахом.
Хотите больше? Ее финансовое положение было отлично известно в «Серебряных лугах».
— Ей нравились акции, — сказал Mo.
— Правда? — ошарашенно спросили мы все — мама, папа, сестра и я.
— У нее хобби такое было.
— Правда? — снова спросили мы.
— Она часами читала «Уолл-стрит Джорнэл», — сказал Mo. — Всякие там котировки акций и прочее. И никогда не пропускала передачу «Мани-Хани» по Си-эн-эн, — добавил он. — Глэдди нравилась та девочка.
Семейство Дарлинг/Докцилковски стояло, разинув рты.
Некоторая сумма была завешана благотворительным организациям, но большая часть осталась нам четверым, а персонально мне достался огромный кусок в 50 тысяч.
И в своей классической манере Глэдди написала, как я должна ими распорядиться:
«Эти деньги пойдут на то, чтобы ты наконец сделала то, что ты хочешь, Джей Ди. Если ты еще не определилась с желаниями, не трать их, пока не разберешься. И не позволяй родителям заставлять тебя плясать под их дудку».
Это означало только одно — колледж.
Пятьдесят кусков с лихвой окупят все расходы на три с половиной семестра в Колумбийском университете. Я могу раздать долги и начать работать. Мне не нужно разрешение родителей. Я могу — и сделаю это! — если мне так хочется.
Наконец-то я могу быть свободна.
Однако почему я все еще чувствую себя, как в ловушке?
Для меня откровение о капиталах Глэдди было куда более шокирующим, чем деньги сами по себе. Это заставило меня задуматься о том, как мало и поверхностно мы знаем людей. Вы можете общаться, проводить время с человеком, делиться эмоциями и опытом и быть крепко привязанными друг к другу, но это ни на йоту не приближает вас к тайнам этого человека. Все пожилые пары подшучивают друг над другом. Никто не стремится постигнуть тайны другого. Это коллективное заблуждение, которое делает отношения — любовь или желание — возможными.
Все эти мысли не прибавляли радости тому факту, что мы сегодня должны были встретиться с Маркусом в школе.
Я поцеловала Маркуса, но разве я знаю его лучше, чем раньше? Совсем нет. Я знаю Мастера игры, но это не совсем он. Он тоже знает меня не больше, чем раньше. В туалете с ним целовалась не совсем я. Я находилась, как выразилась Бриджит, под влиянием эмоций, и Маркус воспользовался этой моей слабостью. Сомнительно все это, правда?
Мы поцеловались, и что с того? Поцелуй в наши дни ничего не значит. Детсадовцы целуются. Это что-то значит? Нет. Это сблизило нас? Нет. Стала ли я его лучше понимать? Нет. Изменило ли это нашу жизнь? Нет.
И поскольку выходило, что это был совершенно незначительный инцидент, я решила ничего не говорить об этом. Просто игнорировать произошедшее. Я скажу Маркусу «привет», может быть, поблагодарю его за то, что он пришел на похороны Глэдди, но это все.
Но Мастер игры снова меня обставил.
— Привет, Джессика, — сказал Маркус более мягким и нежным тоном, чем обычно.
— Привет, Маркус, — буднично отозвалась я. — Спасибо, что пришел на похороны Глэдди. Это очень мило с твоей стороны.
Я взяла книги и направилась в класс, но он загородил мне дорогу — просто стоял передо мной, сунув руки в карманы.
— Ты в порядке… насчет этого?
— Эээ… Ну, разумеется, мне все еще грустно.
— Естественно, — сказал он. — Но я имел в виду…
Я попыталась отвести глаза, не желая, чтобы диалог завел нас в эту степь. Так что я выбрала альтернативный маршрут.
— Ты знал, что Глэдди была финансовым гением?
Он расслабился немного, но руки остались в карманах.
— Все об этом знали.
— Тогда почему ты не сказал мне?
Он сложил руки у груди, как истово молящийся.
— Потому что ты велела мне не лезть в твои дела.
Я хмыкнула:
— Раньше тебя это никогда не останавливало.
Он крепче стиснул руки.
— Джессика, я хочу поговорить о том, что случилось.
— Нет, — сказала я, начиная нервничать. Я не знаю, почему он не сказал мне о Глэдди, но с этим уже ничего не поделаешь. Все, что я знала, это то, что я очень расстроилась — ведь он знал о моей бабушке то, чего я и не ведала.
— Я хочу поговорить об этом. Ты говоришь, что не хочешь лезть в мои дела, и сам же себе противоречишь.
— Я не могу поверить, что ты расстроилась из-за меня. Я только хотел, чтобы тебе было хорошо.
— Это не твое дело, — повторила я.
— Почему нет? — спросил он, его тело напряглось.
— Ты же не мой парень.
— Это не сделает происходящее более реальным, Джессика. Я был парнем дюжины девушек, и ни с одной из них отношения не были реальными.
— Ну и сейчас тоже.
Он шагнул ближе, и я отступила. Он склонился ко мне, чтобы только я могла его слышать.
— Когда ты это прекратишь?
— Прекращу что?
— Отталкивать меня.
— Я не отталкиваю тебя, — слабо выговорила я. Глэдди, помнится, говорила мне то же самое.
— Нет, отталкиваешь, — сказал он уже громче, положив мне на плечи руки и пригвоздив к полу. — Ты из кожи вон лезешь, чтобы оттолкнуть меня. А знаешь что? Я наконец-то решил сделать тебе приятное и
