владельцы клубов внезапно влюбились в нас. На нас приходили панки, рокеры, но что гораздо важнее – толпы женщин. И все они пили. Много. Мы побили все рекорды по продажам алкоголя в клубе Troubadour. Как только начинаешь так прокачивать бизнес, люди замечают. И ещё, когда становишься хэдлайнером, больше не приходится самостоятельно распространять билеты. И никакой больше платы за то, чтобы выступать.
Искатели талантов из крупных лэйблов тоже начали появляться на наших выступлениях. В пятницу 28 февраля состоялось ещё одно наше долгожданное выступление в Troubadour в качестве заглавной группы, и по слухам в зале было не менее дюжины глав звукозаписывающих компаний. Противные менеджеры шныряли вокруг, да так и норовили пробраться за сцену, чтобы обольстить нас. Помощь моего племянника пригодилась нам в ту ночь.
Лос-Анжелес всегда был магнитом для групп, разъезжавших с турами по стране и за рубежом, и теперь, когда мы стали заполнять залы, нам начали поступать предложения выступать на разогреве у известных исполнителей. Когда в конце марта 1986 кумир моего детства Джонни Сандерс приехал в город, промоутеры попросили нас открыть оба его шоу. Для меня это было нереально круто. Для Иззи, наверное, тоже. Я был на нескольких концертах Джонни на западном побережье в начале 80-х, и мне даже посчастливилось поиграть с ним после одного шоу в Портленде. Разумеется, к 1986 я уже не так боготворил его, как раньше – романтический образ обдолбаного бродяги-музыканта типа Джонни поистрепался после моего непосредственного опыта с героином. Оглядываясь назад, я даже вынужден признать, что шанс поиграть с ним после шоу достался мне только потому, что он вмазался и искал, чем бы заняться, даже если это означало джем-сешн с каким-то затесавшимся подростком. И всё же. Делить ставку с самим Джонни Сандерсом! Я действительно очень ждал того шоу в Fender’s Ballroom.
К сожалению, сразу же, как мы прибыли в Fender’s Джонни начал болтать с девушкой Эксла Эрин, пока мы были заняты саунд-чеком. Ещё Джонни хотел разузнать, где бы добыть дури. Эксл психанул, когда ему нашептали, что Джонни клеился к Эрин и наорал на него за сценой. А Эксл мог быть довольно устрашающим, когда начинал кричать и наезжать. Остаток вечера Джонни прятался у себя в гримёрке, мечтая о дозе. Всякий след романтического и удалого образа Сандерса простыл для меня в ту ночь.
Между тем шоу в Troubadour и выступлением с Джонни Сандерсом безумство рекорд-лейблов по поводу подписания контракта с нами достигло своего апогея. Нам было весело делать то, что мы делали: постоянные живые выступления, клубы за нас дерутся, на наших шоу такое безумство, что аж двери слетают с петель. Мы не торопились что-то менять ради договора о записи альбома. Мы знали, что круты. И у нас были песни, которые нам нравились. А я вообще был убеждён, что у нас слишком тяжёлый и грязный звук, чтобы стать знаменитостями. И всё-же все вышли на охоту на нас, или по крайней мере так казалось, потому что люди из музыкальной индустрии просто на головы друг-другу залезали, чтобы поговорить с нами.
Роберт Джон просто сгорал от нетерпения, чтобы мы отобрали снимки, которые он сделал, для того, чтобы начать рассылать их по журналам, поскольку про нас начинали писать. Наконец Слэш и я согласились. Однажды днём мы вдвоём и Роберт пошли на квартиру к какой-то девчонке, которая жила на Голливудском бульваре, чтобы отсмотреть негативы. Роберт объяснил, что смотреть на плёнку нужно через маленькое увеличительно стекло, похожее на рюмку, которое называлось лупой.
Когда мы наконец добрались до квартиры этой девушки, то с облегчением узнали, что у неё есть кондиционер, потому что в тот день было около +30, а мы пешком шли от самой аллеи Гарднера. Наш знакомый, Филипе, водитель автобуса и по совместительству драг-диллер, вышел из спальни, когда мы пришли. Было очевидно, что и он, и та девушка, которой принадлежала квартира, были под кокаином. Мы не придали этому значения, потому что были привычны таким вещам.
Ни Слэш, ни я особенно не хотели просматривать всю эту кипу негативов для Роберта. Это не очень- то было в духе рок-н-ролла, но всё же мы нехотя признавали, что такова часть игры, если уж ты выступаешь в группе. А тут вдруг перед нами оказались сотни индивидуальных снимков, которые нам нужно было либо одобрить, либо забраковать. И в этот самый момент Филипе предложил мне крэк.
Крэк-кокаин был одним из тех наркотиков, от которого я всегда отказывался, когда мне предлагали. Сначала в Сиэтле, а потом и в Голливуде я видел много людей, которые подсели на эту дрянь, а зависимость от крэка – это то ещё зрелище. Но в тот день я решил попробовать. Даже не уверен, почему. Я до этого выпил. Может быть, мне просто нужен был стимул, чтобы заставить себя пересмотреть эту гору фотографий. Каждый мой первый наркотический опыт был результатом чего-то такого-же тупого. В шестом классе я первый раз принял кислоту, потому что парень, который был старше меня, и с которого я брал пример, предложил мне её по дороге домой из школы. Я не хотел опозориться, вот и принял.
Меня завораживало потрескивание подожжённого кристалла в сосуде и вид стеклянной трубки, наполняющейся дымом, который пах одновременно сладко и едко. Я сделал вдох. Приход от той первой затяжки крэком был шестьюдесятью самыми эйфоричными секундами в моей жизни. Все мои чувства обострились и я чувствовал себя сильнее, чем чёртов Атлант. Я захотел секса. Меня наполняло мощное чувство, что я способен на всё.
Откат получился таким же экстремальным. Моё тело было охвачено острым, всёобъемлющим желанием.
«Эй, Филипе! Подгони-ка ещё, ладно?»
Он дал мне приличных размеров кристалл, и я с головой окунулся в ещё один приход. «Аааа», - подумал я, - «вот так кайфовое дерьмо!»
От крэка всё казалось лучше. Интерьер скучненькой, слишком уж пресной квартирки этой девчонки вдруг стал прекрасным. Перегородка из огнеупорной пластмассы, отделявшая кухню от гостиной вдруг приблизилась к архитектурному совершенству, а пространственное решение было настолько логичным и гениальным, что поразило меня до глубины души. То, что с первого взгляда казалось уродливым оранжевым потрепанным ковром, теперь же было Персидским шедевром с витрины магазина в Беверли Хиллз. Шум машин за окном на Голливудском бульваре превратился из бессмысленной какофонии в источник размышлений: я раздумывал о том, куда могли направляться эти люди. Может быть, кто-то из них был под кайфом и несказанно счастлив, так же как и я.
Меня начинало отпускать, но новый кристалл уже был наготове. Всё в порядке.
Слэш делал то же, что и я, и вот мы уже боремся за лупу, чтобы начать отбор персональных снимков, среди стопок фотографий. Мы промчались сквозь кадры, умудрившись сделать это в тандеме, так, чтобы никому из нас не приходилось сидеть и ждать, ничего не делай. Не дай Боже. Но вот, увы, наши кристаллы начали догорать и наконец совсем исчезли. Теперь уже Филипе стал требовать денег, если мы хотели продолжить. Ох блядь, у меня же не было денег!
Я свинтил из этой квартирки. Невероятно раскалённое солнце палило моё тело, в то время как чувство отчаяния от отходняка просто ломало меня пополам. Казалось, все мои мышцы напряглись одновременно. Я чувствовал себя подавленным, использованным, бессмысленным. Я прошёл десять кварталов обратно до Гарднера, но, казалось, это было самое жестокое физическое испытание, через которое мне доводилось проходить. В бессилии. В ломке. В депрессии. Уф.
По неизвестной мне причине, я остановился у телефона-автомата и сделал кое-что по-настоящему глупое – я позвонил маме. Я пытался вести себя так, словно ничего не происходило и просто узнать, как у неё дела, узнать, что там с семьёй в Сиэтле. А по правде говоря, мне просто нужно было услышать голос, который утешал меня, когда я был маленьким мальчиком, болевшим гриппом, или когда крутые парни избивали меня за то, что я был «пидорским панком». Я знал, что она чувствует, что со мной что-то не так. Мне хотелось блевать от вони, которая стояла в этой гетто-будке, а граффити заглухо затемняли её стеклянные стенки, так что я даже не мог посмотреть на улицу. Меня охватила клаустрофобия. Я старался не показывать виду.
«Нет, мам, со мной всё в порядке, просто немного устал», - сказал я – «Наверное, я заболеваю». Ага, заболеваю наркоманией от долбанного крэка!
После того, как я повесил трубку, я протащился ещё пару кварталов до нашей репетиционной базы. В обычной ситуации я был бы рад увидеть кого-то из членов группы или тех немногих друзей, что у нас были. Но в этот раз я надеялся найти что-то – что угодно – что помогло бы мне ослабить это прибивающее к земле чувство тяжести. Колёса, Найт Трэйн, может даже кокаин. Или всё разом.
Когда я завернул за угол ко входу, солнце ударило мне прямо в глаза, и я издал стон боли и шока.
