Дверь была открыта, и к счастью Джо-Джо и Дэл были там с Найт Трэйном. После того как я заглотил всю бутылку единолично, я рассказал им, в чём дело было.
«Бля, чувак» - сказал Джо-Джо, когда я закончил – «У меня есть немного денег. Пойду куплю больше бухла».
Он сбегал в магазин спиртных напитков за углом. Вот таков был наш круг близких друзей. Мы готовы были на всё друг ради друга. Мы не осуждали друг-друга. Мы просто всегда друг за друга горой были.
После первой бутылки я немного поуспокоился. То, что я находился на нашей маленькой репетиционной базе тоже сыграло свою роль – это было убежище. Грязный пол со старым коричневым ковром был омерзителен, но это была наша мерзость. Усилки, расставленные по стенам были подержанными, но они были единственной возможностью, чтобы наша музыка была услышана. Высота потолков была всего лишь 6 футов, так что, будь то гитарный кофр или голая девчонка – всё легко просматривалось. Это было нашим убежищем. И наши друзья были готовы меня поддержать.
Джо-Джо вернулся с огромным бумажным пакетом алкогольной провизии, и мой крэк-кокаиновый отходняк растворился в прошлом, став всего лишь ещё одним жизненным опытом. В дальнейшем я ещё употреблял крэк, но никогда больше я не был так плохо подготовлен к этому, как в тот первый раз с Филипе.
Глава 15
По мере того, как вокруг нас усиливалась связанная со звукозаписью суета, всплыли кое-какие последствия наших тусовок в Гарднере: как-то ночью копы вломились к нам в поисках Эксла. Они хотели допросить его по поводу того, что впоследствии оказалось фиктивным делом об изнасиловании. После этого наши дни в Гарднере были сочтены.
Эксл преступления не совершал и срок не отсиживал, но случай вдохновил нас на написание отличной песни, “Out to Get Me,” которую мы вскоре, в начале 1986, стали играть с остальными. В ней можно почувствовать глубину нашей коллективной паники, когда мы сидели и ссались, что на лейблах могут пронюхать, в чём дело, и прекратить с нами возиться: “Вам меня не поймать, я нихуя не виноват!”
Эксл неделями не появлялся на репетиционной базе, избегая поимки, до тех пор пока не сняли обвинения и не прекратились новости о том, что нашего вокалиста ждёт тюремный срок. Все водили нас на обед – разные управляющие компании, лейблы. Шикарные рестораны, где люди проводили деловые встречи, были не просто той частью ЛА, которую я не видел, они были частью той жизни, которой мне не довелось пожить, разве что заглянуть в глубину заведений, где я работал сначала посудомойщиком, а потом пекарем.
Я как-то позвонил Ким из Fastbacks после нескольких таких походов, пытаясь свыкнуться с той идеей, что люди гонятся за контрактом на нашу запись.
- Это странно, - говорил я ей, - Эти парни в деловых костюмах водят нас обедать. Можно заказывать всё, что пожелаешь.
Хотя в «Spago» (один из самых дорогих и известных ресторанов – прим. пер.) нас не водили – мы столько не стоили, и, к тому же, были довольно неопрятны. Я помню, как мы приходили в офис к Девиду Геффену: когда мы стояли в приёмной, ходившие туда-сюда работники не думали, что мы были группой – они принимали нас за бездомных.
Через некоторое время мы просили посещать одно и то же заведение настолько часто, насколько возможно – ресторан на бульваре Сансет на краю Беверли Хиллс под названием «Hamburger Hamlet». Гамбургеров я там так и не ел, зато там подавали сильно-алкогольное. Несмотря на все эти встречи, я немного переживал, когда дело дошло непосредственно до заключения контракта. Я считал себя опытнее остальных парней, так как уже однажды прошёл через это, пусть это был и небольшой независимый лейбл, но я всё равно чувствовал себя не в своей тарелке. Я понимал дела не до конца. Если быть точнее, я вообще никак их не понимал. Я даже делать вид не собирался, что справлюсь со сделкой вроде этой.
У нас до сих пор толком не было менеджера но, к счастью, мы наняли юриста, который всё нам объяснял. Подготовка к заключению контракта повела за собой изменения в отношениях внутри группы: нам пришлось создать официальную оболочку для того, что было принципом «один за всех, и все за одного». Я вообще не знал, нужно ли нам соглашение о сотрудничестве. Зачем оно нам? Эй, мы же друзья. Но наш юрист защищал наши интересы внутри группы, за что я всегда буду ему благодарен. Он отлично поработал, объяснив нам и убедившись, что мы поняли последствия и различные тонкости контрактов между участниками группы и между группой и лейблом.
Разделение гонораров привело к серьёзному конфликту. Раньше, во времена дуэта Роджерса и Хаммерстейна и других американских композиторских команд, существовала традиция создания песен, когда один музыкант писал музыку, а другой - стихи. Но песни так не писались у большинства групп 1980-х – и уж точно не у нашей. Ганзы не были одной из тех групп, где один человек писал все песни или где написание распределялось между двумя, как у Роллингов – мы всё делали вместе, кучей разных способов. И мы обнаружили, что спорим о том, о чём раньше и речи не заходило: нет, Я написал эту часть; нет, Я её написал! У каждого была своя версия того, как всё создавалось, и в течение недели всё это нарастало и запутывалось. И так как было сложно сказать, кто именно что именно написал, мы наконец-таки согласились разделить всё поровну между собой. Юрист закрепил это документально, и спасибо Господу за это.
После всех попоек, Chrysalis предложили наибольший гонорар, что-то около $400,000, но мы не собирались с ними ничего заключать: как большинство записывающих компаний, они хотели нас смягчить – как музыкально, так и внешне. Геффен предложил куда меньше, $250,000, но Том Зутот, парень из A&R (Artists and repertoire – служба, занимающаяся поиском музыкальных талантов и звукозаписывающих компаний для них – прим. пер.) преследующий интересы Геффена, правильно говорил о том, как мы должны быть спродюссированы – он это понял.
Том говорил, что с Геффеном у нас будет полная творческая свобода, и для нас это было решающим доводом – только если это будет на бумаге. И об этом наш юрист тоже позаботился. Наши песни для нас были куда более важны, чем деньги, предлагаемые лейблами, не желающими предоставлять нам свободу. Никто не мог указывать нам, как записываться.
На каждом шагу этого пути я думал что, никто никогда этого у нас не отнимет – мы заключили сделку с крупным лейблом. И заключение такой сделки было крупным событием, изменившим наши жизни.
Когда мы, в конце концов, подписали сделку на шесть записей 26 марта 1998, особого шума не было. Мы не переглядывались, говоря друг другу что-нибудь вроде “Hихуя себе!”. Мы получили $75,000 от прибыли вперёд, разделили на пятерых ($15,000 на каждого) и по половине от своей доли, $7500 сразу же взяли, ещё по половине отдав нашим новым бухгалтерам на личные расходы на время записи. Оставшиеся 175 тысяч бухгалтеры распределили на расходы группы и затраты на работу над альбомом.
Когда контракт с Геффеном был только-только заключён, мы арендовали дешёвую репетиционную точку в Глендейле, около Бурбанкской линии. По нескольким причинам нам надо было уехать из Гарднера поскорее, но мы не хотели ехать в SIR в Голливуде или ещё какое-нибудь дорогостоящее место. Нашей новой точкой был старый торговый центр – к тому времени давно не функционирующий - называемый «Golden Mall». Там была сцена. Нам приходилось каждый день вытаскивать туда всё оборудование: он не был в нашем распоряжении круглосуточно и с замком или что-то в этом роде – у нас не было на это денег. У нас там была комната, и туда нам присылали чеки. Мы со Слэшем взяли их и понесли в банк в Глендейле. Мы не открывали счета; мы просто зашли и попросили обналичить чеки. Кажется, это подняло тревогу. Им пришлось звонить разным людям, включая бухгалтеров Геффена. Не способствовало и то, что чек Слэша был выдан на имя “Стэш”.
Эксл тоже не открыл счёт. Как и Слэшу, ему надо было официально сменить имя, а открывать счёт на иное имя, кроме как Эксл, он отказывался. Поэтому сложилось так, что деньги мы все хранили в голенищах сапог или под кроватями, и надолго они не задержались. Я часто подолгу торчал в музыкальном магазине, возле нашей репбазы в Гарднере, чтобы подобрать себе идеальный набор, и здешние продавцы наверняка
