Чернее некуда

– Пока я еще не выбросил – имелись у него основания для того, чтобы питать вражду к послу?

Еще более долгая пауза.

– Причины? У него? Никаких. Решительно никаких, – сказал Громобой. – Не знаю, что у тебя на уме, Рори, но если ты думаешь, будто этот человек мог совершить преступление, ты... как это называется... следование этой теории доставит тебе мало радости. Однако, – прибавил он, вновь обретая прежнюю живость, – нам не следует обсуждать эти дрянные материи в присутствии миссис Аллейн.

– Она нас не слышит, – сказал Аллейн.

Оттуда, где он сидел, ему была видна работающая Трой. Создавалось впечатление, что ее отношение к изображаемому преобразуется в некую субстанцию, стекающую через руку, ладонь, кисть, чтобы выплеснуться на холст. Аллейн никогда не видел ее работающей с таким стремительным пылом. Она издавала легкие, словно дыхание, звуки, о которых Аллейн обычно говорил, что это вдохновение просится наружу. И то что она делала, было великолепно – тайна в процессе ее творения.

– Она нас не слышит, – повторил он.

– Да? – спросил Громобой и добавил: – Что ж, это я понимаю, отлично понимаю.

И Аллейн испытал вдруг мгновенный прилив чувств, определить которые он бы не взялся.

– Правда, Громобой? – переспросил он. – Да, я тебе верю.

– Чуть-чуть влево, – сказала Трой. – Рори, если можно передвинь свое кресло. Вот так, хорошо. Спасибо.

Громобой терпеливо сохранял прежнюю позу, время проходило в молчании, поскольку и он, и Аллейн исчерпали имевшиеся у них темы для разговора. Теперь их связывало подобие хрупкого спокойствия.

Вскоре после половины седьмого Трой сказала, что натурщик ей пока больше не нужен. Громобой повел себя до крайности предупредительно. Возможно, сказал он, ей еще не хочется показывать того, что у нее получилось. Трой оторвала от холста долгий взгляд, приблизилась к Громобою, взяла его за руку и подвела к мольберту, посмотреть – что он и сделал, сохраняя полное молчание.

– Я в огромном долгу перед вами, – сказал он, наконец.

– А я перед вами, – ответила Трой. – Завтра утром, хорошо? Пока краски еще влажные.

– Завтра утром, – пообещал Громобой. – Все остальное отменяется без малейшего сожаления.

И он направился к выходу.

Аллейн проводил его до дверей студии. Внизу, у первой ступеньки стоял “млинзи”. Спускаясь, Аллейн споткнулся и налетел на него. “Млинзи” со всхлипом втянул в себя воздух, но тут же стих. Аллейн залепетал какие-то извинения,  шедший впереди Громобой обернулся.

– Я ненароком причинил ему боль, – сказал Аллейн. – Извинись перед ним от моего имени.

– Ничего, переживет, – весело сказал Громобой.

Он произнес несколько слов и охранник, опередив их, скрылся в доме. Громобой хмыкнул и тяжелой рукой обнял Аллейна за плечи.

– У него действительно трещина в ключице, – сказал он. – Спроси у доктора Гомбы или, если хочешь, сам его осмотри. Только не носись так с моим “млинзи”. Честное слово, зря потратишь свое драгоценное время.

Аллейну пришла вдруг в голову мысль, что мистер Уипплстоун и Громобой, каждый по своему, но в равной мере заботятся о благополучии тех, кто от них зависит.

– Хорошо, – сказал он, – хорошо. На самом-то деле больше всего хлопот доставляешь мне ты. Послушай, я тебя в последний раз прошу и даже умоляю, перестань рисковать своей жизнью. Я действительно уверен, что вчера ночью тебя пытались убить заговорщики и что они при любой возможности произведут еще одну попытку.