пыльный край.
Квоттербек повернул голову.
– Раннинг, – сказал он, – ты очень хочешь закинуть Солнце на ветку?
– Хочу, – ответил я.
Он ничего не сказал, только поднял и уронил руку, на которой виднелись еще следы недавних ожогов.
Глава 5
Гордый проводил нас до каменистой тропы, круто взбирающейся вверх.
– Здесь тетракла уже нет, – сказал он. – Не растет на камнях…
Мы все полезли по ней, а Квоттербек на прощание достал «Щелчок» и выстрелил Гордому в грудь. Раскатилось горное эхо.
– Ты знаешь, что никогда не купишь свою планету?
– Знаю, – ответил Гордый и почесал белую бескровную рану, из которой посыпалась металлическая пыль и показалось гнездовье тетракла. – Но
– На всякий случай, – кивнул Квоттербек, отсалютовал Гордому «Щелчком» и пошел следом за нами.
Мы добрались до самой вершины, с которой место обитания Гордого казалось просто маленькой свалкой, и не встретили по пути ни одного растения. Тропа была сложена из хорошо отполированного камня, и окружали ее такие же отполированные скалы, в которых нельзя было найти ни одной трещины. Квоттербек молча шел вперед и никаких стимуляторов перехода не искал. Я решил было, что линия еще не завершена и впереди нас ждут новые грибные леса, но на вершине мы уперлись в стену плотного синеватого тумана, словно до края экрана добрались. Если сунуть руку – туман ее съест подчистую, но так же легко выплюнет, если вернуть ее обратно.
Стена-ластик. Текстура.
Возле этой текстуры мы остановились ждать решения Квоттербека. Из-под ботинок вниз сыпались мелкие камешки – край линии оказался отвесным и ломким. Ветра здесь не было, но постоянно чувствовалось какое-то движение – под ногами, сбоку, со спины.
– Доставай, – сказал Квоттербек Тайтэнду, и оказалось, что он тоже ждал.
Тайтэнд качнул головой, не понимая, а потом поднял брови:
– Это?
– А другого тут не растет, – напомнил Квоттербек. – Грибы не в счет, к переходу они никакого отношения не имеют.
– Как? – непонимающе спросил Тайт. – Переход же зафиксирует. И все. И все! Консервная банка!
Тут я понял. Квоттербек считал, что стимулятором перехода является тетракл, горсточка которого лежит в сумке Тайтэнда.
Квоттербек хотел, чтобы мы проглотили эту гадость, сменили линию и отправились дальше эдакими киборгами, болванчиками типа Гордого, а потом и вовсе издохли, ведь все наши медикаменты подошли к концу.
– Может, что-то другое поискать? – предложил я.
Лайнмен, не знакомый с экспансией тетракла, смотрел и слушал с интересом.
Квоттербек посмотрел на меня, шагнул к Тайтэнду и сдернул с его пояса перетянутую ремнями сумку.
– На переход у нас меньше трех минут, – сказал он, на ладони деля черенки на четыре равные кучки. – Пару минут нужно тетраклу, чтобы разобраться что к чему. Дальше он начнет строить гнездовья. Мы должны выйти из перехода до того, как это начнется.
Меньше трех минут, думал я, глотая жесткий металлический черенок. Это значит, что мне придется бежать?
Оказалось, что под плотным слоем тумана мы не заметили уходящую вниз лестницу. Красивую, мраморную, с золотистыми прожилками и витыми перилами. На поворотах лестницы размещались столбики с пузатыми ангелочками, тоже гладкими и белыми.
Квоттербек шел впереди, Солнце за его плечами пылало, как крылья архангела. Тайтэнд ссыпался вниз, словно рыжая молния, и вскоре исчез из поля зрения. Обычно медлительный Лайнмен шагал размеренно, ровно. Вдох и выдох – его легкие свистели, словно в них была проделана дыра.
Я прекрасно помнил о том, что у нас меньше трех минут, но почему-то думал об этом с равнодушием. Я смотрел по сторонам и видел странные и очень красивые вещи. Из сине-белого тумана выступали большие картины, люди на которых возлежали в алом бархате, улыбались, рыдали или умирали. Я видел, как извергаются вулканы над головами бегущих из города прочь, видел застолья и виноградные гроздья, видел перекошенное страданием лицо демона и тощих бородатых святых со скромным тусклым свечением вокруг головы.
Все это выплывало из тумана в золоченых, лакированных и простых деревянных рамах, а позади громоздились подсвечники, сотни огней и натертый до блеска пол.
Туда я и свернул, спрыгнув с лестницы. Лестница сразу же исчезла, а я оказался перед мольбертом, на котором был распростерт чистый холст. Рядом, на сером столике, оказалось множество тюбиков и баночек. Из некоторых, открытых, торчали ручки кистей.
В памяти возникло: толстогубое лицо Эбы, мертвое дерево-исполин, опутанный водорослями «Добрый». Оказывается, я помнил все до малейшей черточки, до малейшего оттенка капризного цвета. Значит, мог воспроизвести.
За кисточку я взялся решительно и решительно бросил на холст первый алый мазок. Он удачно лег и походил на начало великого деяния.
Великое деяние я не совершил. Я не умел рисовать. Хватался за разные краски и кисти, но дрожащей рукой выводил лишь треугольники и линии. Где-то внутри меня жила рассинхронизация, и преодолеть ее силой воли было невозможно.
Игроки не должны иметь иных потребностей, кроме как потребности играть и побеждать. Для тех, у кого появятся потребности, предусмотрительно отключены возможности.
С этим вашим решением я даже согласен. Подумать только – Раннинг-художник! Самому смешно.
Потом за мной пришел Квоттербек. Солнца на нем уже не было, и я понял, что ему пришлось за мной вернуться.
Синие тени снова лежали у его глаз, губы сжались, линии скул наметились резче, и он показался мне самим воплощением Аттама – сильным разгневанным воином… Я собирался пойти за ним, но вышло так, что ко мне прирос и мольберт, и столик, я казался раскрашенным чучелом и стыдился отсюда уходить в таком виде.
– Раннинг! – выкрикнул Квоттербек. – У тебя больше нет времени! Выходи, черт бы тебя взял!
Он пытался закрыть переход, но видел меня не там, где я был на самом деле. Его руки неизменно цеплялись за пустоту.
– Раннинг!
Я уже смирился. Я держал в руках кусок измалеванного холста, в моем боку засел кусок стола, а кисти торчали в хребте, как иглы древнего ящера.
Квоттербек повернулся, ища меня взглядом. У него было сосредоточенное внимательное лицо, и даже глаза блестели.
И ему удалось. Удалось меня разглядеть – видимо, в том же обличье, что навязал мне проклятый переход, потому что Квоттербек удивленно покачал головой и сказал:
– Да не бойся ты. Никто не будет над этим смеяться.
Тогда я пополз к нему, громыхая столами, мольбертами и расплескивая разноцветные краски.
Он взял меня за запястье и выдернул из перехода, как морковку из грядки.
Обычно мои путешествия по переходам заканчивались пробуждением у костра, но на этот раз я очнулся в каких-то сырых кустах, сверху на меня капала вода, а по земле продувал ледяной ветер. Шлем валялся рядом.
Трава, влажная и тоже холодная, стелилась низким ковром. Серый его покров волновался. Надо мной в
