Ты не думай, эти стихи вовсе не мне посвящены. А то я тебя знаю, ты обо мне слишком высокого мнения. Полагаю, что они никому не посвящены, но он посылал их в редакцию, и литконсультант похвалил строку «Гнулись травы под теплым дождем». Но в ту ночь дождь был холодный. Мы провожали Сержа в армию на даче, за городом, осенью. Знаешь, такая бунинская атмосфера: «И ветер, и дождик, и мгла». Это было задолго до указа. Я, например, второй раз в жизни выпила водки в тот вечер. И, естественно, не ночевала дома. Мы всё повторяли: «Серж-сержант, Серж-сержант», а он хорохорился или, как тогда говорили, выпендривался, хотя я-то понимала: он чувствует себя неудачником, как-никак не поступил в институт. И вот как-то так случилось, что мы с ним остались наедине, в мансарде, чуть ли не на чердаке. Помню, дуло из всех щелей. По правде сказать, я просто продрогла. А он, доченька, наш-то Серж-сержант, подсел ко мне, уткнулся в плечо, и, представляешь себе, мамочка, расплакался. Да, да, расплакался, как маленький. И я поняла: ему, маменькиному сынку, страшно попасть к черту на кулички, в какую-то там казарму, в строй, куда там еще пошлют. Он и пить-то не умеет, и не застигала его в дороге гроза, и какая уж там неуклюжая робость. И вообще там, на чердаке, я поняла: мужчины — неудавшиеся женщины, их утешать надо, и тогда они твердеют, ожесточаются страстью, как сказал классик. Этого я никак не ожидала: что-то твердое, упругое, пружинистое, и больно, знаешь, больно… Ты-то теперь сама знаешь, сестричка. Это и есть секунда, когда нас застигают врасплох. Клин клином вышибают, и кончено. Вот тебе и девичья честь! Он тут же уснул, Он мне ничего не обещал, и я ему ничего не обещала. Не хочется вспоминать, как мне удалось платье простирнуть, так что никто не заметил. А тебе удалось? Мама, не слушай, не надо, это тебя не касается. То есть как не касается? А кого же это касается, если не мамы? Вот почему, доченька, ты так и не родилась, между прочим. Мама поплакала и начала действовать. Энергично действовать. У ней, оказывается, имелся знакомый врач, мастак по таким делам, вот бы никогда не подумала. С тех пор и я научилась ценить и поддерживать такие знакомства. Слишком хорошо научилась. Знаешь, вообще я способная. А такие дела лучше обделывать неофициально. На юридическом языке это называется «подпольный аборт». Какая-то аналогия с половым самиздатом. Впрочем, тут цель обратная: издание, например, ты, моя Секундочка, нелегально изымается, а не распространяется, как в самиздате. Что-то я зарапортовалась. Дети, кажется, всегда самиздат. А избавляться от них лучше негласно даже в условиях гласности. Мой тебе совет: оформляй отпуск за свой счел; если тебе удастся. Конечно, это дороже стоит, но для таких старомодных потаскушек, как я, это идеальный вариант. А Сержа-сержанта я не так давно встретила в метро. Вид у него преуспевающий. Обзавелся брюшком, лысеть начал. Благополучно отслужил, поступил в институт, чуть ли не в Плехановский (отбывших армию берут с тройками) и теперь хозяйственник. Такое впечатление, что развелся с одной женой и берет другую. Представь себе, все-таки узнал меня. И то хорошо. Разумеется, о том, как мы клин клином вышибали, ни слова. Знаешь, по всей вероятности, он действительно забыл об этом. Все-таки порядочно времени прошло. Опять же, был выпивши, да еще с непривычки. В принципе, я не особенно заинтересовала его. По моим наблюдениям, юноши, сочиняющие чувствительные стишки, быстро взрослеют и в зрелом возрасте не сентиментальны. Да и что я такое доя него? Quantity negligeable. Очень милая французская идиома. Величина, которой можно пренебречь. Меня бы и в штатном расписании так обозначали, будь наши кадровики пообразованнее. А вообще я сократичка, мечтающая о платонической любви. До сих пор, знаешь ли, Секундочка моя, тебе одной могу в этом признаться. У нас ведь с тобой платоновский диалог, а где Платон, там Сократ, а если не Сократ, так сократичка, то есть я. Quantity negligeable. Патологическая сократичка. Не то чтобы отброс общества, пока еще нет, я не бичёвка хотя бы потому, что никого не связываю. Но я сократичка, и меня вечно будут сокращать, так что мне следовало бы заблаговременно запастись цикутой. Кое-какие таблетки у меня есть, откровенно говоря. Подействуют ли они, когда это потребуется? Будем надеяться. А пока давай закурим, товарищ, по одной. Вспомню я пехоту и штрафную роту, и тебя за то, что ты дал мне закурить, (Закуривает папиросу, неумело затягивается.) Да, закурить мне давали, что было, то было, вернее, давали прикурить. Так я в первый раз и замуж вышла. Он меня курить приучал и, вообще, был образчик мужественности. Не чета Сержу-сержанту. В институте был старше меня курсом. Из рабочей семьи. Раньше сказали бы, потомственный пролетарий. Ну, на заводе он, кажется, действительно работал. Так и в институт поступил. Завод, да еще армия, хороший старт. И собой был недурен, что называется, косая сажень в плечах, блондин, но не поворачивается язык сказать «белокурый», «белобрысый», точнее. Все время повторял, что на заводе два года оттрубил. Оттрубить и отрубить, опять плохой каламбур, да если еще рубить сплеча. То be or not to be… Быть или не быть. Только Гамлета тут не хватало. И опять же, Секундочка моя, были подмосковные вечера. Кстати, который час? (Включает транзистор, слышится сигнал «Маяка».) Так точно: «Не слышны в саду даже шорохи». А пора бы мне услышать знакомый шорох шин на шоссе. Пора не пора, я иду со двора смотреть, как цветет папоротник. Папоротник, папоротник… Папа, папа, зачем ты мне позволил привести его в дом? Я же кисейная барышня, то есть киса, квартирное животное. А нас послали в колхоз, их курс тоже послали в колхоз, вот тебе и снова подмосковные вечера, и снова осенние, хотя, правда, сухие и прохладные. В тот вечер он ухитрился найти сено, которому полагалось давно быть убранным, и стал учить меня курить. Я все боялась, что сено загорится, а остального я уже не боялась. И знаешь, он даже зауважал меня за это. По его понятиям, кисейная барышня, профессорская дочка, кисейная, как есть, должна была раскиснуть, а я только чуточку смутилась, и он зауважал меня, но и вознамерился взять реванш. И ему это удалось. Разве ты, моя Секундочка, не реванш? Очередная моя Секундочка, единственная моя! Мама, ты помнишь, как он понравился тебе? Я поняла, что папу ты все-таки всегда считала книжным червем, а червь — он для души, не для чрева. А моей душе всегда так хотелось заморить червячка. Кстати, ты знаешь, какая разница между душенькой и душечкой? Душенька — Психея, ей подавай Амура, а душечка чем богата, тем и рада, она довольствуется амурами. Кисейная киса: мур, мур, мур… Так вот, скажи мне, моя Секундочка, у тебя такая же мурй? Моему пришлось бы ехать на Амур, если бы не амуры со мной. Он хотел остаться в столице, ему нужна была прописка, жилплощадь, и он действовал решительно. Все бы ничего, если бы не Нора звонила сегодня. Ах, это Нора, проныра. Настоящая Hopd для норовистого пожилого барсука. Нора с норовом! Послушай, за что, собственно, ты ее осуждаешь? Который час? (Смотрит на часы.) М-да… Разве ты сама не звонила ему, бывало, точно так же? Знала ведь, что он женат. Но ты угадала: ему по штату полагается молодая интересная жена. Он только что отличился на международном конгрессе, один его патент приобрела Швейцария, но все-таки ему идет шестой десяток. Он отлично сохранился, не теряет формы и, вообще, не теряется, но пенсионный возраст не за горами, и молодая жена — это заявление о том, что на пенсию еще не пора. Вот и звонила я ему, как теперь Нора. Почуяла поживу Еще бы! Нора моложе меня и, наверное, умеет много такого, о чем я и не подозреваю. Пожилые джентльмены ценят спецобслуживание. Впрочем, мой-то еще хоть куда, он справляется собственными силами, но все- таки спецобслуживание есть спецобслуживание. Когда он приезжал к тебе, ты ведь не думала, милочка, как чувствует себя его старая жена. Почему старая? Он, кстати, с ней еще не развелся. У них как-никак, двое детей, правда, взрослые, алиментов платить не надо. Интересно, она чувствовала себя, как я теперь, или хуже? Может быть, он у нее? Обсуждает вопрос о разводе, это и есть мое дело, которым он обещал заняться. У нее или у Норы? Юность — это возмездие, по Ибсену. Нет, юность — это нора, куда норовит спрятаться старость. Так вот моя мама вздумала спрятаться в дочкино семейное гнездышко, которого никто не собирался вить. Мамочка, ведь это был твой медовый месяц, а не мой, правда? Ты была серьезно- курьезно влюблена в своего зятя, признайся. Еще бы не курьезно! Ты строила ему куры и готовила кур. А я попала, как кур в ощип. Ты же была тогда, как говорят, сравнительно молода, мой нынешний чуточку старше, а папочка был гораздо старше тебя. Я единственный поздний ребенок в профессорской семье. Украдкой мама плакала от радости за нас. Ты, мамочка, в моем лице наверстывала свою увядшую молодость. Помнишь, ты даже прическу изменила и, на мой взгляд, стала несколько злоупотреблять макияжем. Я понимаю, это было совершенно невинно, к тому же он не обращал на это внимания. Явно не способен был оценить твоих ухищрений. Вероятно, полагал, что у профессоров так и полагается. Впрочем, у него хватило смекалки оценить свой новый статус. Конечно, профессорская квартира — это не общежитие, откуда он перебрался к нам. И в свою роль он вошел быстро. Так сказать, самородок. Тугодум-отличник. Кажется, он продолжает играть эту роль и теперь, хотя механизм чуточку буксует. Входят в моду интеллектуалы-прагматики. А он по-прежнему режет правду-матку, и не без успеха: за него деревенская литература. Печальный детектив. Что печально, то печально. Его кондовая мужественность навеки
