обворожила маму, у меня-то с ним начались трения уже до свадьбы. До свадьбы заживет… Который час? Время еще детское… (Достает таблетки, выдавливает несколько таблеток на стол.) Хватит? Пожалуй, добавим еще… Для верности… Ты заснешь надолго, Моцарт! Гений и злодейство… Мама, у меня твои гены, мы обе с тобой интеллигентные, а такие гены и счастье — две вещи несовместные. Так вот: наши с ним трения тренировали меня; я уже тогда была сократичка, а он получал повышенную стипендию. Науки давались ему трудно, это были даже не науки, это была учеба; он был усидчив, тяжел на подъем, а я птичка-сократичка, чик-чирик! — всё схватывала налету. Я без особого труда сдавала зачеты и экзамены, он брал их с бою. И теперь я сократичка, а он технократ. Стрекоза и муравей. Коза-стрекоза. Мне все казалось интересным: и песни бардов, и новые спектакли, и новые фильмы, и выставки; одно время он покорно таскался за мной, чтобы набраться культуры, но потом смекнул, что всей этой культуре грош цена, и опять засел за учебники. Мама преклонялась перед его почвенностью. Она вздыхала: «Вот настоящий мужик!» Ах, комплексы, комплексы! У него был свой комплекс неполноценности, у мамы свой, каждый комплекс растет, как снежный ком, и своих комплексов мы не замечаем. Мой комплекс был самый комический. Мало мне было радости от его мужичества. Знаешь, Секундочка: в постели я никак не могла оценить его мужественной тяжести, а он брал свое, брал реванш над телом интеллигентки, которой слишком легко все дается. Сдуру я поделилась с подругой своими проблемами такого рода. «Фригидная фря», — сказала мне она. Я убеждена: ты, мама, выразилась бы точно так же, если бы лучше владела сленгом. В общем, ты имела в виду то же самое, когда говорила мне: «Привереда!» К сожалению, он имел успех у всех женщин… кроме меня. Конечно, я бы дорого заплатила за то, чтобы поговорить откровенно с его нынешней женой. Но я и так дорого заплатила… А уж если говорить откровенно, с меня хватит тебя, моя Секундочка! Да и его жена разве не ты? Разве есть в мире женщина, кроме секунды, ты мой маленький секундант в моей дуэли с жизнью? Дуэль? Мы с тобой дуэт, мы спелись, ты моя дуэнья, Секунда. Мамочка, зачем ты подтирала за ним пол? Сначала он переобувался, когда приходил в профессорскую квартиру, потом перестал переобуваться, потом перестал вытирать ноги. А ты безропотно и даже с наслаждением самоотверженности подтирала его грязные следы. Я тоже его грязный след, а меня ты не вытерла, но ты так и не простила меня, ты-то осталась ему верна, ты до гробовой доски продолжала винить меня в том, что произошло, признайся. Помнишь? Года не прошло, как в один прекрасный вечер в нашу прекрасную квартиру он просто привел другую и просто сказал мне: «Вот моя жена. Мы пока поживем в этой комнате». Собственно, даже разрыва не было. Мы просто самоуплотнились, удовольствовались двумя комнатами вместо трех. А он… Он был верен себе, и ты была верна ему. Ты восхищалась его загадочным хамством и общалась на кухне с нашей новоявленной соседкой, его женой. Я тоже общалась с ней, не могла не общаться, она была моей подругой. А я была пройденным этапом в его самоутверждении. Он успел понять по твоему поведению: папа профессор все равно поддержит его, даже перестав быть его тестем. Тем более поддержит. По соображениям высшей объективности. По требованиям интеллигентской морали. Аморально продвигать своего зятя, и аморально не продвигать бывшего зятя. Вот вы с папой и продвигали таинственного самородка. Он защитил диссертацию раньше меня. Правда, ученый из него не получился, но зато он организатор производства, ученая степень в таком деле тоже не мешает по нынешним временам. Согласись, мама: я примирилась со своей участью, я никому не устраивала сцен. На этот раз даже мама ничего не знала. Я уже научилась обходиться без мамы в таких случаях. А ты, моя Секундочка, опять не родилась, хотя… хотя… хотя мне так тебя хотелось уже тогда. Не веришь? Что ж, у тебя есть все основания не верить мне. Тем не менее — это правда. Правда хорошо, а счастье лучше, правда? (Смотрит на часы.) Как быстро ты проходишь, Секундочка! Но, в конце концов, ты-то остаешься, всегда остается хоть секунда, и то хорошо, дорогой мой секундант. Сколько раз я избавлялась от тебя, но ты всегда при мне, к несчастью. Ты к несчастью, моя Секунда, несчастье мое… Почему я не сказала ему о тебе? Не знаю… Не сказала, и всё. Ему ведь было не до нас с тобой. А так я все-таки отомстила: отняла тебя у него… и у себя. Он же тебя не достоин, пойми, доченька! А я достойна? Нет, я не стбю даже секунды. Наконец, мы разменяли нашу квартиру и оказались втроем в двухкомнатной. Я чувствовала себя виноватой перед родителями и решила взяться за ум, сократичка несчастная. Меня обуяло рвение к учебе. Именно к учебе, а не к науке, сказывалось его влияние. Я вознамерилась показать ему, что я не хуже. Целые вечера просиживала в библиотеке. Конечно, кроме химии, почитывала еще кое-что. Иначе я была бы не я. И к библиотеке я приспособилась, так сказать, нашла себя. Представляешь себе, где? В курительной комнате. Ты-то знаешь, я не ахти какая курильщица, он только в колхозе меня приучал, а потом ему было наплевать на меня. Я не столько курила в курительной, моя милая, сколько прислушивалась к тамошним разговорам. Разговоры были интересные. О том, о сём. Об экологии большей частью, но и об инопланетянах, об экстрасенсах, иногда даже о правах человека (вполголоса, конечно). Ну и о сексе тоже говорили (чуточку погромче). Постепенно я освоилась в курительной. И ко мне там привыкли, перестали стесняться. И вот я увидела, кто там властитель дум. В каждой курительной есть свой властитель дум. Там это был он, бесспорно. Из себя невзрачный. Прямо скажем, прямая противоположность моему прежнему. Говорил редко да метко, а я и уши развесила. Вот уж кто курил, так это он. Как самовар, дымил. В одном романе я читала, как привлекает юную девицу мужской запах табака. Чего другого, а это было. До сих пор стоит мне вдохнуть табачный дым, и он мне мерещится. Весь прокуренный был. Кажется, пиджачишко поношенный обсыпан пеплом, и волосы в пепле. Так у него выглядела седина. Ему было далеко за тридцать и недалеко до сорока. Молодиться он не пытался, наоборот, подчеркивал свой возраст. Маститый мастер мистерий… Как от него все-таки табаком пахло! Я и моего теперешнего полюбила за этот запах. Жаль, что он курить бросает, право! Может, уже бросил… И меня бросил… (Смотрит па часы.) Я же окурок в губной помаде.
Ничего не поделаешь: мужчины любят, когда их внимательно слушают. Перед этим не может устоять ни один. Любая дурнушка может обольстить любого красавца, если у ней хватит терпенья дослушать его до конца. А я, понимаешь, слушала его. Представь себе, мне было интересно. Может быть, это был способ отлынивать от занятий химией. Я слушала, как он говорит о проблемах современного человека, и он, избалованный всеобщим вниманием, обратил внимание на меня. Я спросила: «Что же, по-вашему, человек человеку нуль?» «Нет, — ответил он, — nihil, а не нуль, nihil — это всё, только с минусом». И вызвался проводить меня. И называл с тех пор «Ненуль», Нинуля. Лёля-Ляля-Лиля, и Нинуля тоже. Я с самого начала понимала, что он интеллектуал, а потом узнала, что он философ, а философия — это не профессия, а способ существования. Он предложил мне дать почитать Хайдеггера, и я поехала к нему. Жил он в центре, но в коммунальной квартире, в комнатушке. Там все шло как по писаному Там я и обрела всё с минусом.
Доченька, это же тема, старая, как мир, — ехать к одинокому мужчине и оставаться с ним наедине. Или ты не согласна? Для вашего поколения это проще? Говоришь, не проще? Так я и думала. Каждое поколение решает эту проблему по-своему, но более или менее неудачно. Возьмем хотя бы проблему юбки. Разве это только вопрос моды? Ты согласна, что нет. Кстати, судя по твоей юбочке, мини-юбки опять входят в моду. Или я ошибаюсь? Впрочем, длинная юбка с разрезом до пояса стоит мини-юбки. Разве юбка — только предмет туалета? Нет, извини меня, юбка — это ты сама, твой социально-биологический статус. Наш подол — знамя извечной женской уязвимости. Это же особая техника — оправить юбку наедине с мужчиной, своего рода предварительная или, чаще, запоздалая декларация не знаю чего, независимости или зависимости, последнее вернее. По крайней мере, мужчина, глядя на то, как ты это делаешь, полагает, что ты предлагаешь ему вести себя определенным образом. Бог мой, как трудно говорить на такие темы даже со своей родной Секундой. Говорят, это пошлость, и, если угодно, это действительно пошлость, но действительно, как это надо делать: так? так? или так? Что ты мне посоветуешь, дорогая? Носить брюки? Но брюки тоже обязывают. Они обязывают снимать их по первому требованию или даже проявлять известную предупредительность в этом вопросе. А я, видишь ли, была в юбке, причем в мини-юбке, по тогдашней моде, и «он снова тронул мои колени почти недрогнувшей рукой». Ты, конечно, читала Ахматову? А он был нормативен в каждом своем слове и в каждом движении. Дескать, если я так делаю, значит, так и должно быть, и ты отсталая дура, если не понимаешь этого. Категорический императив современности. Кстати, именно он объяснил мне, что такое категорический императив. Категорический императив, видишь ли, заключается в том, чтобы твое поведение могло стать закономерностью во всех аналогичных ситуациях. Интересно, что сам он подвергал критике понятие «категорический императив» как субстанциалистское, если не ошибаюсь. У него выходило, что закономерность несовместима со свободой, а свободу нужно всегда выбирать, даже если свобода — абсурд. Такой вот нормативный абсурд, категорическая свобода. А его рука
