— Трупное окоченение свидетельствует о другом. Оно уже было значительным, когда я впервые увидел ее около полудня в субботу. То есть можно сказать, что с момента смерти был промежуток между двенадцатью и двадцатью четырьмя часами. Ближе к двенадцати при такой жаре.
Все это позволяло предполагать, что жизнь ее оборвалась ночью в пятницу. И наверное, не в Марсе. Туда просто подбросили тело. А похитили ее где-то по пути домой, скорее всего, в каком-нибудь уединенном месте. Но где убийца держал свою пленницу всю пятницу? И как он перенес ее сюда? Вопросы следовали один за другим.
— Макс, я вот что подумал… Мы должны пойти к кому-нибудь с этой историей.
— В последний раз тебя выставили из приемной губернатора. Почему, ты думаешь, они снова так не поступят? Нам нужны такие доказательства, от которых нельзя отмахнуться.
Это был хитрый ход с его стороны — представиться стойким борцом за истину, когда на самом деле ему было нужно лишь чуть больше времени, чтобы прикинуть последствия скандала, который разразится на острове.
— Фредди, мне нужен всего лишь день-другой.
— Я бы с радостью предоставил их тебе. Но вот он?..
— Что ты имеешь в виду?
— Я не хочу, чтобы на моей совести лежала еще одна смерть.
— А ты думаешь, я хочу? — Макс помолчал. — Я прошу тебя поверить мне. Пару дней, чтобы кое-что проверить. Я сразу же приступлю к делу. Обещаю.
Фредди помолчал.
— Ладно, но тебе придется всем заниматься самому. Меня отправляют работать в Мтарфу.
Это было свидетельство хирургического мастерства Фредди, потому что его почти все время перебрасывали из одного госпиталя на острове в другой, в зависимости от того, где требовалось его присутствие. И не было смысла взывать о снисхождении.
— Когда ты получил приказ?
— Десять минут назад. Только что в Луге сел истребитель. И штурман тяжело ранен.
— Мне нужно точно знать, когда были найдены две другие девушки.
— Тогда оставайся на связи, я позвоню.
Макс провел полчаса, расчищая стол и давая указания членам своей команды. Они вполне могли справиться во время его отсутствия. Он уже собрался уходить, но заунывный вой воздушной тревоги остановил его на пороге.
— Проклятие, — пробормотал Макс, направляясь к лестнице, которая вела на крышу.
Флер-де-Лис занимал возвышенность между Хамруном и Биркиркарой, и с крытой цинком крыши церкви Святого Иосифа открывался один из прекраснейших на острове видов. Круговая панорама охватывала Рабат и на западе стены Мдины, что примостились на макушке белой скалы, над высохшей южной долиной, где, как кости на столе, были разбросаны городки и деревушки. На востоке за Валлеттой и ее гаванями-близнецами простиралось бесконечное пространство голубовато-зеленой воды. Увалистые холмы, которые плавно уходили к северу за Мдиной, не имели стратегического значения для врага. Все, что интересовало немецких пилотов — аэродромы, доки и база подводных лодок, — лежало вне поля зрения человека, стоявшего на крыше церкви Святого Иосифа.
То был библейский пейзаж — выжженное солнцем, без теней пространство, разрезанное на миниатюрные поля густой паутиной каменных стен. Стены служили для того, чтобы горячие летние ветры из Африки не сдували драгоценную почву. Зимой григейл, дувший с северо-запада, приносил проливные дожди, которые все превращали в грязь.
Однако сейчас над головой висело медное солнце, и первые галеоны белых облаков уже скапливались над островом.
Макс повернулся, когда большие орудия на гребне Та-Джиорни с грохотом дали залп в воздух. Бледные шары зенитного огня пятнами повисли в небе на северо-востоке, оповещая о появлении стремительных эскадрилий «восемьдесят восьмых» под плотной охраной.
Скоро стало ясно, что аэродромам предстоит принять очередной жестокий удар, и Макс почувствовал, что запланированное на день ускользает от него. Передвигаться, как и большинству жителей Мальты, можно было только в перерывах между налетами, и даже тогда вы одним глазом посматривали в небо — не появится ли одинокий мародер, проскользнувший мимо радаров. За минувшие пару месяцев нехватка горючего очистила улицы от машин, и одинокий мотоциклист, вздымающий клубы пыли, был легкой добычей для вражеского пилота, у которого зудел палец на кнопке пуска.
Макс только один раз угодил под бомбежку — на старой пыльной дороге, которая петляла между Гхайн-Туффиехой и Мдиной, но неожиданность и ярость этой атаки навсегда остались у него в памяти. Он было помчался вперед, чувствуя, как ветер ударил в лицо, но в следующий момент дорога перед ним взорвалась. Истребитель проскочил мимо, едва он заметил его, и прошло несколько секунд, прежде чем его мозг смог установить связь между промелькнувшей мимо него точкой и воронкой, появившейся на дороге. Макс мог бы куда быстрее обработать эту информацию, не будь он отвлечен в момент атаки. Мысль о трех безмятежных днях на берегу моря в Туффиехе замедлила его реакцию.
Он заработал короткий отпуск впервые за год, проведенный на острове, когда занял пост заместителя Чарлза Хедли, который в то время возглавлял информационный отдел. Хедли также исполнял обязанности заместителя главного цензора, чем и объяснял, почему толком не справляется ни с одной работой. Макса вряд ли можно было назвать слишком старательным по натуре, но он никогда не видел, чтобы кто-то столь же истово уклонялся от своих обязанностей, как Хедли.
Впрочем, связи играли свою роль, и оксфордское образование Хедли могло бы помочь ему неплохо устроиться, не окончи он один из второстепенных колледжей. Мало кто удивился, когда Хедли отказался возвращаться после одного из своих «отпусков» в Александрию, и отношение к его новому «назначению» лучше всего высказал Хьюго, который знал его еще по университету:
— Хороший парень, старина Хедли, но явно не стремится на передовую, если ты понимаешь, что я имею в виду.
Макс никогда не был уверен, что намеки Хьюго, будто Хедли был застигнут на месте преступления с юным египетским мальчиком, имеют хоть какое-то отношение к слухам.
Как бы там ни было, Макс получил повышение, хотя оно не соответствовало ни его возрасту, ни опыту, и стал управлять отделом. Однако гордость по поводу столь стремительного карьерного взлета вскоре приказала долго жить; он быстро понял то, что другие осознали задолго до него, каково это — руководить отделом. Он оправдывал себя, что оказался на столь высоком посту, — понимал, в чем причина, — но ему все еще было странно, что стремление манипулировать мозгами стало для него совершенно естественным. Он всегда считал себя одиночкой, индивидуалистом. Конечно, такое представление годами создавала его семья — единственное, во что он верил. Тем не менее он оказался здесь, глубоко погруженный в размышления о массовом мышлении, стараясь заранее предугадывать реакции массы на те или иные события, руководя ими и просвещая их, верховный священник у алтаря великого бога морали.
Это было далеко не безопасное существование. Через месяц после того, как занял новый пост, он был ранен в плечо шрапнелью подвесной мины и решил, что его могут переместить. Затем в начале сентября пришло письмо от Элеоноры, в котором сообщалось, что она изменила свои планы относительно их помолвки. Помолвка была назначена на май, и его первая мысль была обо всех этих письмах, о нежных словах, которые он писал ей на протяжении трех месяцев, в то время как ее чувства были отданы безликому и безымянному канадскому пилоту, который завладел ее сердцем. Но его первые мысли были прагматичными и полными жалости к самому себе. Вряд ли это можно было назвать достойной реакцией мужчины, который потерял свою первую любовь.
Разговоры о его неудаче на сердечном фронте стали циркулировать главным образом благодаря Розамунде и Хьюго, которые давно заняли в его жизни место суррогатных родителей — психиатр и советница по всем вопросам. Он также чувствовал их руку за приказом, который пришел сверху и на несколько дней освободил его от исполнения служебных обязанностей, чтобы зализать раны. Он выбрал Гоцо. Маленький плодородный островок рядом с северным побережьем, с удобным и быстрым паромным
