Гном, он давно в розыске из-за одной крупной аферы, которую провернул в Новокузнецке.
Но Кольцов, упрямо продолжая играть роль настырного дебила, долдонил свое:
— А что ж тогда ты с дружками прежде времени нацелился на миллионы? Кажется, ты нас еще до армии учил не делить шкуру неубитого медведя. Как я понял, чтобы до тайных счетов добраться, надо этого мужика — Горбатого, что ли, еще найти. А он, видно, парень не простой, если за прежние дела в бегах числится.
— Молодец, Гера, — похвалил Хавтан. — На ходу подметки режешь, это мне нравится. Значит, тебе и дела, связанные с арифметикой, доверить можно — логически мыслить начал. Но слушать все-таки ты должен научиться внимательно. Не Горбатый, а Гном у него погоняло. А то будешь информацию на Горбатого собирать, а про Гнома мимо ушей пропустишь. Только учти, сегодня на Гнома ничего выискивать не надо, он у нас, и его надежно охраняют. Потому на меня и давят, скорее да скорее, что у нас в руках половина тайны. А менты, конечно, своих повсюду подняли — ищут Гнома, понимают, о чем идет речь.
— В жизни бы не допер, что такие шальные деньги рядом крутятся, -снаивничал Самурай, наполняя бокал. — Жаль, Гном не тебе лично принадлежит, а то и я бы на свою долю мог претендовать в случае удачи, — закинул в последний раз удочку Герман, прощупывая, знает ли Хавтан, где прячут бухгалтера.
На сегодня информации было достаточно, он и так вызнал гораздо больше, чем рассчитывал. Теперь главное — не торопиться по-глупому, необходимо все хорошо продумать, до мелочей, включая и билеты на самолет в Цюрих или Берн, где в основном лежат вклады Шкабары, и уж тогда нанести последний удар, может даже смертельный, чтобы заполучить Гнома. Ведь Гном, если ему посулить свободу и жизнь (да и денег из своих сбережений тысяч двадцать — тридцать Герман ему б не пожалел), наверняка раскрыл бы все бухгалтерские тайны Шкабары.
Очевидно, Кольцов, сам того не ведая, наступил Хавтану на больную мозоль. Тот аж переменился в лице и, склонившись к Герману, зло и жестко сказал:
— Ты как в воду глядел... Но это ничего, что не мне лично Гном принадлежит, ведь он содержится на моей территории, и мои люди его охраняют. Ты только подбери ключи к Самойлову или прознай у него про бумаги — у нас с подельниками другой разговор будет и другая доля, как ты правильно заметил. Ты, Гера, сегодня фаворит, ты идешь паровозом, первым номером, только на тебя надежда... Жалко такие деньги мимо рта пронести...
Оставшуюся часть вечера больше ни о Гноме, ни о швейцарских деньгах они не упоминали. Самурай намеренно увел разговор в давние блатные дни, когда молодой да удалой Хавтан козырял красивой наколкой 'Соня' на левом предплечье и очень гордился первой ходкой в зону, где своего достоинства не уронил, — вечно дорогая тема для души обогатившегося Хавтана. Все, что надо, и даже больше того Кольцов уже знал и боялся случайно перегнуть палку, спугнуть Хавтана своей настырной заинтересованностью.
Последние два дня до очередного дежурства Кольцов не находил себе места — мечта маячила где-то рядом, за углом, только надо было наверняка знать, где этот угол и как к нему пройти. Радовало его и то, что Хавтан был явно недоволен той частью, которая будет причитаться ему при окончательном дележе. Его, Кольцова, никто, конечно, в расчет не брал, видимо, кинут кость в тысяч десять — двадцать, и будь добр, не кашляй, жди очередной подачки. Нет, Герману надоело быть исполнителем чьей-то воли, чьих-то хитрых замыслов, теперь он сам хотел быть хозяином и делить прибыль. Оставалось самое малое — определить, что же делать. Можно было выследить Хавтана или его ребят, когда они наведываются к Гному, того ведь поить, кормить надо, да и охранников его тоже. А потом выбрать момент и выкрасть бухгалтера — дело не хитрое. Ребят у него достаточно, территория Хавтана известна, и трех дней между дежурствами для этого вполне хватит. Но это, так сказать, вариант на крайний случай, потому что кровью пахнет. Тут без пальбы, хотя бы односторонней, не обойтись, да и всех своих ребят придется к делу подключить, да еще объяснять, зачем и почему, а кроме всего прочего — с ними надо делиться.
Был и второй вариант, более спокойный, но не совсем надежный: можно попытаться уговорить Хавтана войти с ним в долю и заполучить Гнома без риска и крови. Но тут крылась опасность — непредсказуемость Хавтана: скажет добро, а сам потом кинет, как последнего лоха, или уберет с дружками — ему свидетели не нужны. Вот из этих двух вариантов, со всеми их плюсами и минусами, нужно было выбрать самый надежный и верный. Горячку пороть не стоит, тем более что Самурай был уже у самой цели.
Но вмешались обстоятельства, которые никак не брали в расчет ни Самурай, ни Хавтан, не зря же говорится: человек предполагает, а Бог располагает. В очередное дежурство при задержании банды, доставлявшей в Москву партию оружия и патронов из Прибалтики, из бездонных складов бывшей советской армии, Кольцов был ранен. Не тяжело, но потребовалась госпитализация в клинике для военных имени Бурденко.
Только в палате, где Кольцов лежал один, он впервые всерьез понял, каким опасным делом занят. Действительно, это не у воров или бандитов, а у него, выходит, жизнь — копейка, те могут позволить себе не рисковать раз в три дня... Сегодня избежать пули на его работе практически невозможно, ведь стреляют, не задумываясь, и стар и млад, оружия на руках — море. Каждое следующее дежурство могло стать для них последним, потому и стали уходить от него люди, умирать непонятно за что не хотелось никому. И в эти трезвые минуты прозрения Кольцов дал себе твердое слово: после выписки из больницы он возь-мет отпуск без содержания и вплотную займется Гномом, а значит, надо быть готовым рвануть за кордон в любой момент. Он больше не хотел подставлять свою широкую грудь под бандитские пули.
Единственным утешением в эти дни стало примирение с женой, которая прибежала в госпиталь ночью, как только узнала, что Герман ранен и попал в больницу. Ради этого, если знать раньше, может, сам полез бы под пули. Женщин понять и легко, и невозможно — где-то он вычитал такое изречение, но только теперь осознал эту путаную мысль.
Однако в радостном настроении ему пришлось пребывать недолго — на четвертый день к вечеру в палате появился Хавтан. Весь его вид говорил о том, что случилась беда, таким растерянным старого люберецкого друга Самурай не видел никогда. Хавтан поставил на прикроватную тумбочку два больших пакета с гостинцами, потом вернулся к двери, выглянул в коридор и, поплотнее прикрыв ее, сказал подавленно:
— У меня крупные осложнения с братвой, и тебя, как назло, угораздило...
— Что случилось? — еще не чувствуя, что происшедшее относится и к нему, спросил Кольцов.
— Гнома выкрали, — выдавил из себя хозяин ресторана, тяжело опускаясь на стул около кровати.
— Как выкрали? Кто выкрал? — Самурай резко оторвался от постели, чего ему делать было нельзя, но сейчас он даже не среагировал на полоснувшую ножом боль в груди.
— Знал был прикуп, жил бы в Сочи, — попытался жалко отшутиться никогда прежде неунывающий, а теперь потухший Хавтан. — Знаю только, что кто-то очень крутой, для него жизнь человеческая и копейки не стоит. Пришмолял двоих охранников и еще одного парня, который еду доставлял из моего ресторана. Еще у них там девка была, совсем молоденькая, может даже еще школьница, — они ее как раз трахали по очереди. Конечно, и проститутка, и тот, что жратву носил, не входили в планы этой сволочи, но он не мог оставлять свидетелей. Всех расстрелял, да и то сказать — и оружие хорошее имел, которое тут же, на месте, и оставил, немецкий 'люгер'. Представляешь картину: лежат вповал баба голая и три мужика без штанов вокруг, а Гнома и след простыл... Если бы Шаман с Дантесом не вступились за меня, наверное, мне и самому бы хана пришла...
Кольцов безнадежно молчал, и Хавтан не осмелился его потревожить, решив, что чудом избежавший смерти Герман поражен безжалостностью киллера, недрогнувшей рукой отправившего на тот свет четырех молодых людей. Но Самурай думал вовсе не о жертвах и даже не о Хавтане, которому теперь тоже придется несладко, он понял, что мечта о вилле на берегу моря, о прогулках по Парижу или Риму так навсегда и останется несбывшейся мечтой. Поняв это, Кольцов даже застонал, теперь он корил себя за то, что в тот вечер в 'Золотом петушке' не сказал Хавтану прямо — отдай Гнома!
Хавтан поднялся со стула, намереваясь, видно, уходить, но потом, словно утопающий, который хватается за соломинку, спросил:
