— Ты, случаем, никому после той встречи не говорил, что бухгалтер Шкабары у меня? Что-то на свою беду я расхвастался в тот вечер...
— Не держи глупости в голове, — угрюмо бросил Самурай, ощущая, как все сильнее разгорается боль в груди. — Ищи в другом месте, я никому не говорил. Зачем мне поперек своего интереса идти?..
— И то верно... — И Хавтан, не попрощавшись, двинулся к выходу.
Когда дверь за ним закрылась, из груди Самурая невольно вырвался дикий крик, похожий на вопль раненого животного. Так обычно кричат в истерике и горе люди, когда теряют самых близких и родных. Он понял, что сегодня умерла его мечта. Понял и заплакал... Заплакал впервые с тех пор, как стал мужчиной.
Глава 10. Саквояж Али-Бабы
Карлен Татлян постепенно обживался в Москве, привыкая к ее сумасшедшему ритму, непредсказуемости, соседству высокого и низкого, кричащей роскоши и убогой нищеты, падениям и невероятным взлетам людей, еще вчера проживавших в коммунальных хрущобах и существовавших впроголодь от зарплаты до зарплаты. Американская легенда, американская мечта, американская сказка, что старательный и пробивной мальчик, чистивший ботинки у входа в богатые отели, долгими и упорными трудами к старости стал миллионером, владель-цем заводов, пароходов и акций, тут могла вызвать лишь жалость к мальчику, потратившему жизнь ради какихто миллионов. Американский миф в России тускнел, не вызывал оптимизма. Карлену было даже жаль американцев, ведь тот мальчик был символом США, образцом стопроцентного янки. В Москве Карлен впервые усомнился в американских ценностях. Тут, в России, в столице, все вершилось с русским размахом, здесь молодые и красивые, полные всех земных желаний становились богатыми, по американским меркам, в одну ночь, с одной операции, ну в худшем случае — за месяц-два. И Карлен видел это собственными глазами. Он попал в Россию в интереснейшее время, когда стали издаваться новые газеты и журналы, как грибы после дождя, появлялись новые эстрадные коллективы, оркестры и балетные труппы, да и звезды европейского или мирового значения, почуяв реальные перемены в России, стремились в Москву, ибо по-настоящему жизнь бурлила только в столице. Карлен и этому нашел объяснение: в какой-то газете он вычитал поразившую его цифру — восемьдесят пять процентов российских капиталов крутится в Москве. И как же не верить в российские перемены, не восторгаться ими, если за год с небольшим пребывания в Москве его родственники Казаряны, проживавшие до того в Чертаново, в трехкомнатной малогабаритной квартире-хрущобе, переехали в центр, на улицу Ямского поля, в пяти минутах хода от Тверской, неподалеку от знаменитой клиники Бурденко. Причем заняли весь этаж, самый дорогой, с пентхаусом, ставшим столь модным в последнее время в столице. Казаряны занимали две большие квартиры на двенадцатом этаже, в одной, шестикомнатной, с двумя ваннами, двумя туалетами, разместилась вся семья дяди и тети Карлена, а в четырехкомнатной поселился один Ашот, владелец фирмы 'Арарат'. Бурный всплеск частного бизнеса, в том числе и торговли с Америкой, позволили клану Казарянов сделать такой головокружительный рывок.
В квартире Ашота одна просторная комната была выделена Карлену, и Татлян без долгих уговоров переехал к родственникам. Теперь квартирные, что он получал от газеты 'Лос-Анджелес таймс', репортер светской хроники мог потратить с большим удовольствием. Да и тут, в армянской среде, — а дом на три четверти состоял из армян, — ему было куда легче затеряться. А догляд за ним, как он предполагал, рано или поздно все равно обнаружится. Русская разведка и контрразведка после нокаутирующих ударов реформаторов медленно, но верно приходила в себя, пытаясь вновь занять в государстве подобающее ей место. Пока Карлен Татлян, имевший в ЦРУ кличку Норман, хвоста за собой не чуял, однако на всякий случай поберегся — переезд к Ашоту и был одной из таких мер.
Конечно, Карлен Татлян запрограммировал свою жизнь на успех, на ошеломительную карьеру, но то, что он увидел вокруг себя в Москве, внесло сумятицу в его планы, в жизненные ориентиры. Здесь проблемы, даже глобальные, старались решить одним махом или в один присест — такого ни в Америке, ни в Европе он не встречал, да, пожалуй, и не слышал о таком, хотя случайный успех выпадал кому-нибудь и там, но на Западе ни один серьезный человек не ориентируется только на везение или удачу. Сквозь зыбкое марево успеха видится все тот же трудолюбивый и упорный мальчик, начинавший свой путь чистильщиком обуви.
В 'армянском' доме на Ямском поле, как быстро окрестили краснокирпичный особняк острые на язык москвичи, на четвертом этаже занимали три квартиры и те ереванские бандиты, с которыми Карлен случайно познакомился в ночном клубе 'Метелица'. Позже он подружится с этими гангстерами, они и пригласили его впервые в Москве в ночное казино 'Трефовый туз', в тот день, когда игорное заведение потерпело крах. Тогда он чуть-чуть не вышел на интересовавшую его тайну, но не повезло: он был уверен, что в казино 'Трефовый туз' отыскал бы след фальшивых долларов, именно ради этого он и прибыл в Россию, под крышей 'Лос-Анджелес таймс'. Но, как говорят русские, нет худа без добра: в казино он встретил щеголя под кличкой Картье. Интуиция подсказывала Карлену: каким-то образом этот тип имел отношение к фальшивым долларам — иначе бы так щедро не сорил ими. Особенно близко Карлен сошелся с двумя армянскими бандитами — Ваганом и Арменом. У первого была кличка Крис, у второго — Абрек, и хотя и тому, и другому тюрьмы пока удалось избежать, но в криминальных кругах Москвы оба пользовались большим авторитетом. Возможно, этому способствовали их былые успехи на европейских и мировых чемпионатах по вольной борьбе, а скорее всего то, что оба по какой-то ветви приходились дальними родственниками легендарному Рафику Сво, и тот успел лично ввести их в криминальный мир столицы.
Карлен, как и всякий американец, считавший себя знатоком престижных марок, и тут получил в России удар по самолюбию, чем был уязвлен до глубины души. Однажды вечером он собирался в какой-то недавно открытый подвальный театр, где обещали премьеру пьесы абсурда. Выйдя из подъезда, Карлен увидел невероятно шикарную машину и рядом с ней — Армена-Абрека. Как кавказец, а теперь еще и как американец, Карлен был неравнодушен к машинам, особенно к дорогим и престижным моделям. Вишнево- перламутровой окраски красавица, возле которой, пижонясь, стоял Армен, была как раз из этой, сводившей с ума породы.
Татляну всегда казалось, что стоит ему на мгновение взглянуть на машину, хотя бы издалека, и он тут же назовет ее модель, страну-изготовителя, основные достоинства. Конечно, он допускал мысль, что может ошибиться в модификации — из-за жесточайшей конкуренции автомобильные фирмы стали шевелиться проворнее, предлагая различные варианты хорошо прижившихся на рынке машин. Японские лимузины, в какие бы одежды ни рядились — а уж их производители напропалую воровали линии дизайна и у европейцев, и у американцев, преломляя их так и сяк в своих невероятных чудо-компьютерах, чтобы не обвинили в плагиате, — он узнавал за версту. Точнее, чуял и откровенно не любил их, как и все остальное японское, — не было в их изделиях, чего ни коснись, души, от всего явно разило конвейером, научно- техническим прогрессом при полном отсутствии тепла человеческих рук. На свои, американские, автомобили Карлен тоже имел нюх, в них, как и у японцев, чувствовалась запрограммированная стандартность, серийность, и они явно уступали европейским образцам в полете фантазии, изыске. Немцы, в последние годы вытеснившие новых соотечественников Карлена с автомобильного Олимпа, конечно, имели свое, немецкое, европейское лицо, потому что включали в понятие 'стандарт' не только геометрию, но также и изящество, элегантность. 'Немецкие', наверное, не спутал бы с другими никто, особенно серии дорогих марок. На мировом рынке, как и на российском, появились и шведы, но 'сааб' и 'вольво' больше отличались надежностью и крепостью подвесок для русских дорог, чем привлекательностью и новизной формы, что в основном притягивает к себе внимание молодых бизнесменов.
Однако стоявшая поодаль от подъезда машина не была похожа ни на одну известную модель в мире, более того, Карлен не мог бы определить, откуда она родом, из какой страны, с какого континента, — и эта растерянность повергла его в настоящий шок.
Армен, заметивший его реакцию, молча наблюдал за спесивым американцем и радовался, что сумел утереть нос этому лос-анджелесскому всезнайке. Карлен медленно приближался к улыбающемуся Армену, пытаясь все-таки угадать с ходу модель, но, сколько бы ни перебирал в памяти, ни одна фирма и приблизительно не тянула на эту роскошную, удивительно красивую по пропорциям, по изгибам линий
