— Да, конечно! Конечно! До свидания!..
Уинстон так торопился поскорее убраться с чердака, что сам не понимал, что говорит.
Мне очень хотелось предстать наконец перед Уинстоном, чтобы насладиться смущением этого эгоиста. Но суровая школа мистера Баунти научила меня, что не следует задевать понапрасну чужое самолюбие. Незадачливым противникам всегда надо оставлять лазейку. Как говорят китайцы, «надо дать им возможность сохранить лицо». В 1927 году в замке Зябких ласточек в Гонконге, принадлежавшем миллионеру из Кантона У-чи Чи-тай, мне пришлось удостовериться в справедливости этого наблюдения. Но это уже другая история, как говаривал покойный Киплинг…
Я спустился на пол с помощью веревки, которую на всякий случай не стал отвязывать от балки.
От переживаний и от жары я так вспотел в костюме трубадура, что почувствовал непреодолимое желание заменить его на одежду более подходящую к сезону — римскую тунику, отороченную красной полосой, которая роскошно выделялась на белизне легкой ткани, открытые сандалии и позолоченный лавровый венок.
И поспешил на свидание с Уинстоном, не сомневаясь в том, что он поджидает меня в комнате Артура.
По виду Уинстона было заметно, что он очень нервничает, он положил руку на бильбоке, явно не зная, что с ним делать, и был похож на жирную курицу, которая вдруг увидела нож.
Чтобы избежать щекотливых объяснений или хотя бы их оттянуть, я сам начал с вопроса:
— Что вы тут делаете с этим бильбоке, Уинни?
— Но… откуда ты узнал, что я здесь?
— Да просто услышал ваши шаги, которые меня разбудили.
— Интересно! Где же это ты спал?
— Внизу, на мешке с зерном. — Что?
— Ну да, на чердаке было так жарко, что я спустился поспать двумя этажами ниже. А что вас так удивляет?
Уинстону удалось на мгновение поменяться со мной ролями и начать меня допрашивать, но мои ответы лишь повергли его в полнейшую растерянность.
— Постой, Джон, постой! По-моему, я грежу! Кладовую, где хранятся зерно и мука и откуда ты якобы явился, обитатели замка во главе с моим отцом в моем присутствии перерыли снизу доверху. Я сам видел что тебя там не было.
Я в свою очередь изобразил полнейшее изумление:
— Что мне на это сказать, Уинни? Я спал… А чего ради обыскивали кладовую?
— Как это чего ради? Да из-за всех этих твоих выходок! Иначе и быть не могло. Мой отец и Джеймс не так наивны, как мэтр Дашснок. Не станешь же ты уверять, будто не заметил, какая суматоха творится в замке?
— Я спал… Очевидно, после всего того, что я пережил у фотографа, я спал очень крепко.
— Нечего мне зубы заговаривать! Не втирай мне очки.
Я ломал себе голову, что бы такое придумать, чтобы не признаваться в том, что я прятался на балке.
— Может, это «Гиннесс» превратил меня в невидимку?
— Уверяю тебя, еще никогда ни на кого пиво не оказывало такого действия!
— А! Знаю! Это вспышка магния! Наверняка все дело в ней!
— Ты смеешься надо мной, Джон! Хотел бы я знать, почему.
— А что вам известно, Уинни, о свойствах раскаленного магния? Может, и в самом деле мощная вспышка стирает на какое-то время контуры и краски? Наверное, я встал слишком близко к объективу… А правда, что вы знаете об этом таинственном магнии?
— То, что рассказывал мэтр Дашснок. Это редкий металл, пока еще мало изученный и редко используемый.
— Вот видите!
— Вообще-то и впрямь мэтр Дашснок — один из первых, а может, и самый первый, кто использовал магний для ночного фотографирования. Когда хочешь быть новатором, а культуры не хватает, всегда возможны неожиданности…
— Вот именно!
Уинстон несомненно начал мне верить. Тем более что научное объяснение, очевидно, показалось ему убедительней оккультного. В 1900 году в науку верили все.
— Но все же, милый Джон, когда ты вышел от мэтра Дашснока, ты не был невидимкой.
— Наверное, это то, что называется замедленным действием.
— Г-м… может быть. Пожалуй. К тому же в кладовой слуги наверняка перетаскивали с места на место не все мешки с зерном…
— Конечно!
Уинни хлопнул себя по лбу…
— Я кое-что вспомнил, Джон. Представь, однажды мэтр Дашснок случайно сфотографировал свою собаку. И она потом пропала на целые сутки. Он тогда очень беспокоился.
— Ух ты!
— Это неоспоримый факт, Джон. Приходится его признать.
— А вы не думаете, что собака просто испугалась вспышки?
— Нет, нет! Это было действие магния! Теперь я готов спорить на что угодно! А в общем, нам на редкость повезло. Еще немного… Но твои нелепые промахи обернулись даже к нашей выгоде, поскольку тебя не поймали. Отныне у моего отца и Джеймса есть все основания верить, что никакой бродяжка во плоти и крови не нашел пристанища в Малвеноре и, если только ты не наделаешь теперь каких-нибудь глупостей, мы можем наслаждаться неожиданным спокойствием… Но я должен признаться, ты меня напугал! Пока продолжался этот бесконечный, тщательный обыск, с меня семь потов сошло… Я, наверное, похудел на два-три фунта. Ну да ладно… Объясни мне только, чего ради ты запер в буфетной таксу, заменив ею индюшачью ножку? Мне бы очень хотелось знать. После всех моих наставлений и твоих обещаний что на тебя нашло?
Чтобы понять, почему я совершил эту маленькую кражу, которой я, впрочем, немного стыдился, надо было знать, что такое голод, настоящий голод, а не тот, от которого страдал благородный Уинстон. Я не мог решиться признаться ему в своем некрасивом поступке. Но так как трудно было говорить о собаке, обойдя молчанием кость, я решил просто разыграть совершенную невинность.
— О чем это вы? Вы хотите меня уверить, будто я заменил в буфетной какую-то кость на собаку?
Уинстон так и подскочил.
— Что? Это не ты?
— С какой стати я стал бы это делать? Объясните мне, пожалуйста.
— Это я прошу тебя мне объяснить!
— Если вы в свои четырнадцать лет не находите разумного объяснения, откуда же знать мне, в мои двенадцать?
Уинстон был сражен. Бильбоке, которое он по рассеянности продолжал вертеть в руках, вдруг, как видно, показалось ему тяжелым, и он положил его обратно в шкатулку.
— То, что ты мне сейчас сказал, Джон, — наконец пробормотал Уинни, — очень… очень серьезно.
Сначала я удивился словам Уинстона, но потом понял, что они означают, и мне стало немного смешно, хотя я и не подал виду.
— Если это был не ты, Джон, ты догадываешься… кто это был?
— Нет.
— Догадываешься! Ты просто боишься сказать. Я не только не улыбнулся, но состроил испуганную гримасу и выдохнул:
— Это… это… негодник Артур!
— Выходит, что так…
