отошел от женщины, сел к столу, закурил, уставился в окно, и снова задрожала в руках сигарета.
Сколько грязных намеков слышал за свою жизнь человек, отметал досужие сплетни, не слушал друзей и соседей, поругался с родней, какая, указывая на Ирину, говорила в глаза, что она не его дочь, что ее Валентина нагуляла на юге.
— Ты хоть вглядись внимательно. В ней ни от тебя, ни от Вальки нет ничего…
— Да ладно б в чью-то родню! Так тоже мимо! Короче, явно нагулянная.
Валентина ругалась, плакала. Но куда денешься от фактов. Ирка росла огненно-рыжей, с зелеными кошачьими глазами, худою и длинной как жердь.
Она не любила горластую, многочисленную родню, пряталась от друзей и знакомых. Старалась убежать во двор и только там, с детворой, чувствовала себя комфортно. Ирина с годами изрослась. Стала красивой девчонкой. Но все так же горели огненным цветом золотые кудри на голове. А глаза удивляли яркой зеленью. Она была на голову длиннее Захария, а потому никогда не ходила с ним рядом, чтоб не подчеркивать малый рост человека.
С детства, наслушавшись всяких разговоров о себе, Иринка настороженно относилась к Захарию. Старалась реже попадаться ему на глаза, никогда ни о чем его не просила, не ластилась, но и не грубила.
С Валентиной Иринка дружила. Часто спрашивала мать, почему она на нее не похожа, за что ее все дразнят нехорошими словами и почему даже сопливых, грязных детишек любят, а ее — никто, все только и стараются побольше обидеть.
— Люди злые! Они всегда были такими. Вот ты у меня очень красивая, потому тебе завидуют. Другой такой девчонки во всем городе нет. А потому, не обращай внимания.
— Мам! Ну, почему я ни на кого не похожа?
— Не только ты и другие случаются непохожими на своих родителей.
— Их тоже с юга привезли, после отдыха?
— Не повторяй чужую глупость!
— А разве все бывают дураками?
— Тебе завидуют, потому что красивая, вот и придумывают небылицы, — раздражалась баба.
Захар ни о чем не спрашивал жену, но насторожено всматривался в подрастающую дочь, искал сходство с собой, с женой, родней, но тщетно. Ирка и отдаленно никого не напоминала. Конечно, человеку было досадно. Над ним подтрунивали все кому ни лень:
— Слышь, Захар, а чего другого ребенка не родите, пацана нужно! Или кишка тонка? Отправь Вальку еще раз на юг. Там снова помогут. Приедет заряженной, самому трудиться не надо, — прикалывались сапожники.
— За своими следите. Чего к моей семье лезете? — злился человек.
Иринка росла очень капризной, нервной девчонкой, часто болела, плохо спала ночами. Ни с кем не дружила, ни во дворе, ни в садике, ни в школе. Матери иногда грубила, дерзила соседям.
— Ничего, вырастет, поумнеет, станет врачом или учительницей! Всему свое время. Все дети разные. И наша вырастет хорошим человеком! — успокаивал себя Захар. И как-то спросил Ирку:
— Кем хочешь стать, когда вырастешь?
— Дядькой!
У сапожника от удивления челюсть отвисла.
— Почему?
— Всех колотить буду, чтоб не дразнились!
— Дядькой не станешь, только теткой. А и колотить никого не стоит. Побеждай умом. Кулаки плохие помощники. Врагов станет еще больше, а жить тяжелее. Давай подумай, на кого выучишься!
И вскоре девчонка сказала, что будет она артисткой. Но эта мечта была недолгой. Уже через год Ирка о ней забыла. Теперь она не спешила с ответом, кем будет. Да и о чем мечтать, если училась очень плохо. Не потому что слабыми были способности, Иринка оказалась ленивой. Она засыпала над учебниками, занятия в школе считала наказанием. Она никак не могла дождаться окончания школы и как только получила аттестат, впервые вздохнула легко и свободно. О продолжении учебы в техникуме или институте, она даже слушать не хотела. А вскоре познакомилась с Женькой. О нем долго молчала. И неизвестно когда сказала бы, если б не беременность.
Захария эта новость застала врасплох. Стать дедом в сорок один год он и не думал, рановато. Еще сам хотел быть отцом, втайне мечтал о сыне, но не получалось, Валентина не беременела. Отправлять ее на юг уже не рисковал. А вдруг снова родит рыжего. И доказывай потом, что южное солнце вот так повлияло на ребенка, перекрасив его в утробе матери. Хватило проблем с Иркой, какие отошли, едва девчонка вышла замуж и родила.
Но… В тот день ссоры впервые за все годы Валентина в запале крикнула:
— Ты ни на что не годен! Ты, козел, даже ребенка сделать не умеешь! Тебе со стыда провалиться надо. Наши бабы от мужиков аборты делают каждый месяц, а ты, как гнилой катях, с тобой рядом лежать противно! Уйди с глаз, немощь, урод! Тебя мужчиной даже по бухой назвать нельзя!
— Вот оно как? Выходит, ты все годы брехала, а люди были правы, говоря, что Ирка не моя дочь, что ты ее привезла с юга! — рассвирепел Захарий и влепил жене, впервые в жизни, тугую, хлесткую пощечину.
Вот тут-то на него и налетели всем скопом: жена, дочь, внучка и даже зять. Его били, мяли, выталкивали не щадя.
Словно эхом донеслись до слуха слова жены:
— Рожают от мужиков, а не от шелудивых барбосов! Тебя не только в постель, на порог дома пускать нельзя. Твоим хреном не детей, а только клизьму делать! Проваливай нечисть, не мозоль глаза!
Захарий выскочил из дома оглушенный. Как он добрался до своей окраины человек уже не помнил. Его не просто обидели, а оскорбили. Наплевали в лицо, в самую душу, убили в нем все ради чего жил и тянул эту непосильную, семейную лямку, терпел многолетние насмешки. За ним прочно укрепилось прозвище рогоносца, и Валентина через много лет подтвердила, что люди были правы.
— Слепой, безмозглый дурак, так мне и надо! Недаром таких как я называют козлами и баранами. Ох, и неспроста, — плакал мужик от горя и бессилия.
— А что ты хочешь? Отомстила тебе баба за измены в молодости. Так бывает всегда! — утешали друзья.
Захарий никак не мог смириться с тем, что он столько лет растил чужого ребенка, какого жена называла его родной дочерью.
Человек, конечно, и сам подозревал такое. Не прошли бесследно убеждения родни, друзей и знакомых. Эти сомнения давно закрались в его душу. Но Валентина со слезами и обидами доказывала обратное. Да и как заподозришь, если нет других доказательств. Жена ни с кем не переписывалась, не созванивалась, в ее рассказах об отдыхе на юге, даже через годы, не проскользнуло ничего подозрительного, порочащего бабу. Вполне пристойные фотографии в окружении женщин и ни одного мужика хоть мало-мальски похожего на Ирку Захарий не увидел. Валентина ни разу не назвала его чужим именем, ни об одном отдыхающем мужчине никогда не обмолвилась ни единым словом, будто и не было в тот сезон на море мужиков. И вдруг, через столько лет высказалась, что Захар не способен сделать ребенка… А кто тогда отец Иринки?
— Стерва! Подстилка! Шлюха! — носился человек по дому оголтело, и не находил себе покоя.
— Дешевка! — рычал в ярости. Ему вспоминались бессонные ночи, когда сменив обессиленную, валившуюся с ног жену, забирал у нее девчонку, кричавшую на всю квартиру, и до утра укачивал, носил на руках, а потом на работе едва держался на ногах, сам бегал по молочным кухням за детским питанием, вместе с женой купал девчонку, бывало, стирал и гладил ее пеленки, учил ходить, покупал ворохами яркие игрушки. Он одевал ее как куклу, в яркие, нарядные вещички и радовался, когда дочка стала вставать, потом сделала первый шаг, пошла…
Захарий всюду защищал ее как родную. Он мечтал, как дочка вырастет, станет студенткой, гордо войдет в жизнь грамотным, культурным человеком. И дождался…
Ирка, услышав слова матери о неспособности Захара стать отцом, как-то вдруг онемела от удивления. Осеклась на полуслове, оглядела обоих родителей, резко развернулась и ушла в свою комнату, не обронив
