достать ведро, упущенное в колодезь. Сама сколько ни старалась, только воду замутила, а зацепить ведро и поднять наверх, так и не смогла.
Захару тут же повезло. Он поднял ведро, передал хозяйке. Та, в благодарностях зашлась.
Конечно, оно не последнее. Есть и другие. Но они старые, цинковые. А это эмалированное, новое, дочка купила в недавний приезд. Варя им дорожила и берегла. Тут же плохо закрепила и ведро сорвалось.
— Пошли чайку попьем! — предложила Захарию на радостях.
— Заодно поговорим! Давно я ни с кем не общалась, совсем одичала в одиночестве. А душа тепла просит. Этого ничем не заменишь. Сам знаешь, как редко и ненадолго приезжают дети. Им нас не понять, — вздохнула тяжко и повела в дом.
— Входи! Не смущайся! Я тут не живу, а доживаю. Немного мне осталось. Скоро кончится мой спектакль. Погаснет рампа и закроется занавес, — продохнула грустно.
— Чего ты так рассопливилась? Мы с тобой еще «барыню» сбацаем. Назло всем! И ни об какой смерти не балаболь. Слухать не хочу! — запротестовал сапожник.
— Какая «барыня»? Я уже через порог еле переступаю. Ноги не слушаются, — пошла к плитке Варвара. И вдруг призналась тихо:
— Захарушка, а ведь как обидно, что старость поспешила. Скрутила меня, я даже жизнь не успела увидеть. Знаешь, что со мной бывает? Я когда темнеет, танцую. Ты не смейся, этого никто не видит. Я сама с собой… Только представляю все как раньше было. Партнеров, зрителей, горы цветов, улыбки и овации! Как это было прекрасно. Вот и возвращаю в памяти. Заставляю себя жить. Вчерашним днем, сегодняшний встречаю. Тебе смешно?
— Ничуть, — ответил глухо.
— Неужели ты меня понял? — удивилась Варя.
— А что тут мудрого? У каждого в жизни своя сцена и зрители. Ты хоть добром это время вспоминаешь, — поддержал женщину.
— Я этими воспоминаниями живу. Во сне вижу сцену, зал, зрителей, цветы и аплодисменты. Вобщем, все, что было так дорого. А просыпаюсь снова в своей халупе, с печкой и провалившимися полами, с обшарпанными стенами и потрескавшимся потолком. Что делать, ко всем приходит своя старость. Она безжалостна и неумолима. Ее на миг не отодвинешь. Но я не сдаюсь. Знаешь, иногда у меня неплохо получается. Но только при свечах. Яркий свет не включаю, чтоб не видеть себя в зеркале. Потому как сама себе кажусь подвыпившей дряхлой клячей, забывшей о возрасте.
— Я не танцевал. Но по молодости плясал вместе с девчатами. Иногда во сне это вижу. И просыпаюсь таким бодрым, будто и впрямь в молодость возвращался на время. Одно плохо, что слишком ненадолго. Оно и тогда времени было мало. Уж слишком поспешил с семьей, — заметил печально.
— А что мешает обзавестись другою женой?
— Староват для таких подвигов. После того, как отбой получил у своих, слово себе дал до конца жизни ни с кем не связываться и дышать холостым, чтобы хоть последние годы никто не испортил. Да и к чему мне нынче бабы? От них в мое время единая морока.
— Ты, Захарий, неправ! Сам себя заживо хоронишь. А главное, врешь себе!
— Это как? Почему?
— Человек в одиночестве жить не может. Он потихоньку от тоски помирает. Его тянет на общенье, к людям, услышать голоса, смех, пусть брань, но это жизнь! Молчание — смерть. Оно привилегия кладбища!
— Неправда! Я не сижу в тишине, сам себе пою! А недавно магнитолу купил. Она меня все время веселит. С утра и до ночи!
— Ну, это не то. С ней не поговоришь, не поспоришь и не поделишься.
— А и не надо. Меня, если приспичит побазарить, иду к Толяну. Он, коли не занят, завсегда со мной на лавке позвенит.
— Ну, мне не с кем душу отвести. Не приходят соседи. Не понимают или не любят за что-то. Кажется, когда умру, долго буду ждать, пока похоронят. Хоть ты иногда заглядывай. Когда так случится, дочери позвони, сообщи ей. Вот ее телефон, возьми номер. Только не потеряй и не забудь.
— Не спеши уходить, Варенька! Мы с тобой еще и споем, и спляшем. Не поддавайся годам. Каждого болезни крутят. Мы назло им держимся и живем. Думаешь, мне сладко? Нет, Варя! Будь все складно, не жил бы здесь, — понурил голову человек.
— Ты думаешь, у меня все ладится? Ой, Захар, все рухнуло, моя радуга давно в куски разлетелась, все сломалось. Ни одной искринки радости и никакой надежды. Скорее бы уйти со сцены жизни, да никак не получается, — обронила стылую слезу на усталые руки и села рядом с Захарием, опустив плечи, пригорюнилась, замолчала. Их плечи соприкоснулись, но люди и не заметили.
— Тебе изменили. Я это много раз пережила. Но случилось худшее. Меня предали. Вот это невыносимо и больно. Такое и в могиле не забыть.
— А разве это ни одно и то же? — удивился человек искренне.
— Чем-то похоже, но объяснимо. Предательство не пережить. Тем более, когда оно от родного человека случилось. Это уже не забыть. Ну, да ладно! Прошло! Пора забыть. Тем более, что виноватый — уже покойник. Убрал Господь, наказал за все разом. А я живу! Значит, еще нужна.
— А кто предал? За что?
— Муж заявил на меня в органы. Обвинил в антисоветчине. Будь другие времена, не миновала бы Колымы или большой неприятности. Здесь же почти год была под следствием. Запретили выступления, но потом разобрались, сняли все обвиненья. И снова все постепенно наладилось.
— За что он утворил?
— Приревновал или избавиться от меня хотел, кто знает. Я с ним после случившегося уже не говорила. Вычеркнула из жизни, а вот из памяти — не получается. Оно и понятно, бесследно не прошел год, проведенный в камере следственного изолятора. Меня в нее прямо из театра привезли. Вот там я поняла, что жизнь, сплошной спектакль, только уж очень жестокий и затянувшийся. И в этом зрелище нимало своих подонков и дураков, только всамделишних, нет счастливого финала у этого представления, нет победителей. Одни несчастные, кому так и не повезло потрогать руками радугу и пройти под нею, не опалив сердце и голову. А мы, как дети, все верим в сказку, какая обязательно сбудется, хотя бы через время. Но дожить до нее никому не удалось, — вздохнула Варвара.
Глава 6. ПОЙМАЙ ЖАР-ПТИЦУ
Захар после того разговора частенько заходил к Варе. И соседские старухи стали недвусмысленно перешептываться за его спиной.
Нет, они просто разговаривали, иногда пили чай. Захар понял, как невыносимо трудно живется человеку и пытался хоть как-то скрасить ее одиночество. Он уважал эту женщину за сильный характер, самообладание. Многому научился у Варвары. И потому не терпел пересудов и сплетен о ней. Очень привык он и к Алене. А потому, не простил терапевту Кате ее злоязычие.
— Ведь врач, туды ее в качель! Всех моих девок изговняла шалашовка! Сама дерьмо, а мне чего накудахтала дура! Даже со своим врачом судилась, чтоб остаться на работе. Вона какая скандальная чума! — сел подальше от врачихи во время отдыха.
Грибники проверили, все ли собрались к костру, не остался ли кто в лесу, не заблудился ли, не отстал ли?
Но нет, все были в сборе и, сняв сапоги, ботинки и кроссовки, давали отдых ногам. Иные прилегли на плащи и куртки, другие курили, вслушиваясь в разговоры. Женщины хлопотали у костра, доставали из пакетов и сумок еду, аккуратно раскладывали ее на газетах и салфетках.
— Люди! К столу! Подползайте! Берите все, кто что захочет! — послышалось от костра.
Вскоре от еды ничего не осталось. Съели то, на что дома и не смотрели.
— Мне жена советовала взять копченую курицу. Я не послушался, а зря, стоило бы!
