ж досадить. Вот и сует свой нос всюду.
— Выходит, змея змею укусила, — рассмеялся Захар.
— Этот следователь холостой. Катя давно к нему присмотрелась. Но он ее замечать не хочет. Она бесится. Еще бы! Кого ни возьмет на примету, все срываются. Злится женщина, досадно ей. Вон сколько грибников поженились. Этой не везет. Видно, не пришел тот, ее вариант, — достала из сумки пару банок соленых грибов, варенье из лесной малины.
— Лиля, зачем же эдак? От себя оторвала. У меня варенья полно, всякого. Грибов насушил на зиму.
— А это мое! Очень хотелось угостить нашим, своим, не купленным. Откроешь и вспомнишь меня!
— Чего вспоминать? Созвонились и встретимся! Разве не так?
— Конечно так! Но, веришь, в тот день, когда ногу подвернула, все боялась, что вы все уйдете и оставите совсем одну в лесу. Мне аж жутко стало от такой мысли. Хоть и сама предлагала вам оставить меня. Но думала в душе — не уходите! И ты услышал меня!
— Лиля, я никогда не оставил бы тебя одну. Тем более в лесу, с больной ногой. Это не по-человечески и не по-мужски.
— Захар! Кто теперь считается с чужим человеком? О таком не задумываются.
— И тебя бросали?
— Очень часто. Почти всегда. Мне не везет с людьми. Что-то обязательно помешает.
— А может, так к лучшему случалось? Ежли отходили вскоре, привыкнуть не успевала и жалеть было не об чем.
— Оно по-разному крутило. Так вышла замуж за музыканта, а он поехал с концертами за границу, там насовсем остался. В письме прощенье попросил, мол, не жди, не вернусь. Ну, что поделаешь? Поревела белугой и снова взяла себя в руки.
— Ты хоть недолго жила. Я сорок лет. И ничего не получилось. Разошлись. А жизнь уже на закате. Вот где обидно!
— Ты всего однажды ошибся. А мне знаешь, сколько раз не повезло? Я уже со счету сбилась.
— С мужиками? — вылупился Захар.
— И с ними, и в жизни одна непруха. Я в грибниках с человеком познакомилась. Серьезный мужчина, из себя приятный. Он с женой в разводе состоял. Выпивал в меру, без переборов. И даже не курил. Из родни одна мамашка и та старая как коряга. С ней быстро сдружились, что родные стали. Ну, уже мы с ним полностью столковались, все обговорили, а у него вдруг зуб заболел. Пошел он к стоматологу. Зуб ему удалили. А через неделю заражение крови случилось. Гной в мозг попал. И умер мужик. Ну не обидно, скажи? Я все нервы истрепала пока в себя пришла. Через год другой нашелся. Тоже путевый, серьезный человек, машинистом на поезде работал. Василием звали. С ним два месяца прожили, как в сказке. И на тебе, его паровоз сошел с рельсов и упал с моста. Чего ему там понадобилось, и не знаю. Комиссия, какая проверяла аварию, сказала, что Вася был пьяный. Но это брехня! Я лучше знаю. Не пил он ни в тот день, ни до того. Им пенсию не хотелось платить его детям. Обманули сирот, оболгали Василия. Он никогда не пил перед работой. Но мы с ним не были расписаны, а его первая жена не стала добиваться правды. Темная баба. Она уборщицей и теперь работает. А я бегала по судам, доказывала, что Вася не виноват в аварии, что обходчики не приметили недостающий «костыль», из-за чего рельса плохо была скреплена со шпалой. Ну, а мне сказали, мол, шурши отсюда, баба, пока не нашелся тот «костыль» на твою глупую башку. Много тут вас всяких гражданских вдов шляется. На всех пособий не хватает! И вывели меня за двери, вахтеру не велели впускать. А ведь не для себя старалась. Сиротам, Васиным детям, хотела помочь. Даже жалобу написала в Москву. Ну и что думаешь, ее переслали тем на кого жаловалась. Вот и верь после этого, что в Кремле о людях пекутся. Вон, мой отец — ликвидатором был на Припяти, когда на атомной станции взрыв случился. Ну, о Чернобыле что-нибудь помнишь, слышал?
— А как же? Из-за него все на ушах стояли сколько времени, — отозвался Захар.
— Мой отец тогда в пожарной части работал, в боевом расчете экипажа машины. Всех как под гребенку замели в ликвидаторы. И папку! В командировку отправили, даже согласия не спросили. Он и поехал, вылупив глаза. Откуда знал про атомную станцию, понятия о ней не имел. Ну и нахватался радиации, облучился так, что хуже некуда. На голове не то волос, пуха не осталось, уши чуть не отвалились. Обещали им много, а не дали ничего. Даже на похороны не подкинули ни копейки. Ну озверела я тогда, такое письмо Горбачеву отправила, что против меня даже запорожцы, какие писали письмо турецкому султану, ангелами показались! Уж я его просклоняла по всем падежам. Отвела душу, отбоялась, терять стало нечего. И что думаешь, подействовало. Вызвали меня к начальству города. Стыдили поначалу. Мол, как это женщина посмела в Кремль такую похабщину послать, что даже мужчинам читать стыдно. Я и ответила, мол, не вам написано. А кому адресовано, лучшего не заслужил. Ну тут они не выдержали и расхохотались. Мол, лихо уделала! Довели тебя. Иди, получи компенсацию за отца. Он — настоящий герой!
— Денег дали. Но к чему они, коль отца нет. Отдала их бабульке. У ней пенсия такая, что не только себя, кошку не прокормить. В ее избу собака не приходит ночевать даже в лютые морозы. Боится. А бабка всю жизнь в ней мается. Куда деваться? За какие шиши новую избу поставить, если вся жизнь в колхозе прошла? Наверное, знаешь, какие там пенсии.
— Я это все к чему тебе рассказываю Захар, мне везде не везет, с самого детства. А и поделиться, поговорить не с кем. Ведь совсем одна осталась, как былинка на пожаре! — жарила баба блины. Захарий заметил не сразу и очень удивился. Когда она успела все найти и нажарить большую стопку. Поставила перед хозяином и кружку чая, незаметно за разговором сняла с мужика рубашку, майку и носки, постирала их, повесила над печкой. Протерла пыль и подмела полы, помыла клеенку на кухонном столе, постирала полотенце. Захарий слушал женщину не перебивая. А та все говорила:
— Я звала к себе бабулю. Все ж в городской квартире без морок. Но она не может в городе. Дышать тяжело. Хоть и убогая у ней хата, а своя. На вольном воздухе живет. Весной соловьи поют, аж дух захватывает. Век бы их слушал. Приехала навестить, а она с каким-то дедочком сидит на завалинке, слушает дроздов и соловьев. И такая довольная в своей глуши, такая счастливая. И не нужен ей никакой город с его удобствами. Обнялись они с тем дедочком и запели свою песню про любовь. Им соловьи подпевали, а я завидовала. Ведь вот старые, уже сил не осталось, а не зря жили. Свое от судьбы получили сполна и ничего не растеряли. У нее на крыше уже сколько лет аисты живут. А у меня весь балкон вороны обгадили. У бабули цветы радугой вокруг дома, а у нас ни единой живой травинки. Только деревья, серые от пыли, смотрят к нам в окна, удивляясь, что мы еще живы.
— Потому ты пришла к грибникам? — спросил Захарий.
— Мне с малолетства бабуля много рассказывала о лесе. А я и не знаю его, и боюсь.
— Тебе и там не повезло, — вспомнил человек.
— Нет, я тот день часто добром вспоминаю. Помнишь, предложил мне залезть на спину. Бабы от зависти онемели. Как им захотелось побывать на моем месте, если б ты знал!
— Это что? Катьку за закорки взять? Ну што ты, смеешься? Там же весу больше центнера. Не всякий конь одолеет. Не приведи Господь, если с нею что-то в лесу случится. Ее на дорогу всем табором выносить придется. Не хотел бы я в энтом участвовать. Такую прогулку легше отменить. Она наказанием для всех покажется.
— Не скажи, кое-кто имеет на нее виды. Я слышала, как к ней в гости просились. Она отказала. Может, помнишь, монтажника Юру. Он Катю выгораживал, поддерживал, дескать, алкашей и впрямь лечить надо. А сам в прошлом году от запоев лечился. Ему «торпеду» вшивали. И не помогло. Даже гипнотизировали. Но тоже мимо. Жена кричала, что в гроб живьем положит и заколотит. Для такого дела клялась ведра водки не пожалеть, чтоб уснул покрепче. Пока проспится, его не только похоронить, а и помянуть успеют. Он грозил ей шею наломать за такие брехи, — смеялась Лиля.
— Слушай, когда и как ты все успела переделать? — огляделся Захарий, не веря своим глазам. Он положил в сторону отремонтированные хромовые сапоги, детские туфлешки и, заметив, сколько дел переделано Лилией, неподдельно удивлялся:
— А ведь это впервой вот так. Лишь Анка, случается, подмогнет мне в избе прибраться. Другие — ни в жисть, — отметил мужик.
