хорошая пасека и за медом к нему приезжали из города, заранее, с самой зимы заказывали старику, сколько купят меда. Василий всегда отвечал, что оставит мед, если Бог даст пчелам собрать заказанное.
Иван никогда не забывал Василия. Проезжая, сворачивал к пасечнику, привозил хлеб и соль, крупу. Не задерживался подолгу, возвращался в город, и каждый раз давал себе слово выбраться к Василию на лето.
Старик жил в небольшом доме, какой всегда держал в порядке. Возле дома имелся огород, а позади — банька. Василий в ней всякую неделю парился. И считал, что без баньки мужикам жить неможно.
Весь его дом, участок и баньку, окружал лес. От него до деревни совсем близко и все ж, ни на виду, на отшибе, как лесовичок жил, отдельно от деревенского люда и все же поблизости.
Василия в деревеньке знали все. Не только люди, завидев его, даже дворовые псы вставали и приветливо махали хвостами, словно здоровались, никогда не лаяли и не рычали на человека.
Иван заранее предупредил деда, что приедет к нему на недельку или две отдохнуть в тиши леса, успокоиться, позагорать. Старик, узнав о том решении, обрадовался, как ребенок.
— Жду тебя, Ванек! Не сиди в городе, не томи свою душу, выбирайся скорей, — торопил человека пасечник. Дед много лет жил один. Сколько помнил Иван, никогда и никого не видел рядом с дедом. Хотя от самого Василия знал, что когда-то у него была большая семья. Но куда она делась, так и промолчал. Иван не стал спрашивать из чувства такта. Зачем соваться в чужую жизнь без позволения? Коли молчит человек, значит, не хочет раскрывать душу. А и о самом Иване Василий мало что знал и не интересовался, что он собой представляет. И хотя знали друг друга очень давно, души оставляли закрытыми. Не потому что не доверяли, случая к разговору не было.
— На целый месяц оторвусь к Василию. Буду в лесу жить, каждый день стану загорать голиком, даже без трусов. У деда никого нет. Зверюги не приходят, потому что деревня рядом. А люди не заглядывают, потому что летом все заняты, своих забот полно. Вот и я дух переведу. Хоть человеком себя почувствую, — едет Иван в деревню, радуясь заранее.
Старик, увидев гостя, засеменил навстречу. Еще бы! Оно хоть и хорошо в лесу, но без человечьего голоса жить неделями, поневоле озвереешь и говорить разучишься.
— Здравствуй, Василий Борисович! — обнял деда Иван. Старик головой прильнул к гостю:
— Спасибо, что приехал. Входи в дом. Отдохни с дороги, переведи дух, — принес холодного молока кружку.
— Не-ет, дедуль! Я лучше водицы из родника попью! Она у тебя самая вкусная. Я ее в городе всегда вспоминаю! — взял ведро и пошел к роднику. Вернулся вскоре довольный, улыбающийся.
— Ты, Ванек, располагайся! Я покуда на стол соберу!
— Василий Борисович! Я все привез из города.
— Да разве там харчи? Их не то в рот, в руки неможно брать! — поморщился пасечник брезгливо.
— Ну, не выбрасывать, коль куплено!
— Вот только что денег жаль, что за зря выкинул, — серчал Василий, сдвинув брови.
Иван нарезал ветчину, сыр, положил в тарелки, вытащил хлеб и рыбу. Дед достал сметану и творог, молоко и мед. Хотел поджарить яичницу, но гость отсоветовал:
— Тогда картоху достану покуда горячая! — полез в духовку.
Иван увидел, как по двору прошла женщина, свернула к крыльцу:
— А к тебе гостья! — предупредил деда, тот оглянулся на дверь:
— Да разве это гость? Варька она! Моя внучка.
— Я никогда не слышал о ней! — разглядывал Иван молодую женщину, переступившую порог. Она приветливо поздоровалась, чмокнула старика в щеку, достала из сумки чугунок, завернутый в полотенце:
— Дедунь! Вареники с вишней принесла. Поешьте пока горячие, — поставила на стол.
— Присядьте с нами, Варя! — предложил Иван.
— Некогда мне. Дома дел прорва! А тут еще на сенокос успеть нужно, сено ворошить, завтра уже копнить будем. Не до отдыха, — вытащила из сумки творог, сметану, масло, домашний хлеб. И пошла к двери. На пороге спросила Василия:
— Поможешь копны сложить?
— То как же? С ранья приду, — пообещал коротко.
— А я думал, ты один бедуешь, — сказал Иван, когда Варя вышла во двор.
— Она вовсе недавно приехала с Украины. Наша беженка с самой Полтавы. От мужика и свекрухи, от всех разом сбегла. В чем стояла, в том примчалась. Не стало сил у нашей Варьки терпеть над собой измывание. Там люд навовсе с ума посходил! Ей на работе приказало начальство говорить по-хохпяцки. А она не знала и не схотела по-ихнему брехать. Ее и уволили.
— Кем же она работала?
— А фельдшерицей! Не начальником каким-то. Все больные русский знали и понимали. Тут же гордыня в жопу клюнула какому-то дураку. Навроде если люд по-хохляцки залопочет, то все разом хворать перестанут. Да хрен им всем в руки! Ежли болезнь прицепилась, то лопочи хоть по-хранцузски, она едино в бараний рог свернет.
— А что ж мужик не вступился?
— Он же Тарас, сущий хохол! Он там в электриках приспособился. Хитрый, жадный змей. Он у нас ЛЭП вел, электричество в деревню подал. Потом в каждую избу свет подвели. Вот так и познакомился с Варькой. Она только учебу закончила, три года назад все это приключилось на нашу шею. Вот тут и подхватил мою внучку. Она еще света не успела увидеть. Как я просил ее погодить с замужеством, не верить Тарасу, не ехать к нему на Полтавщину. Да не послушалась. Аж плакала, как просилась, видать, полюбила. А уж мне он поперек души был. Чуял, что негожий мужик, так оно и приключилось, — вытер дед заслезившиеся глаза.
— А что случилось? — спросил Иван.
— Дитенка сгубили. Выкидыш приключился. Они все уговаривали Варю аборт утворить, та не соглашалась. Тогда заставили теленка в дом занести, корова отелилась. Варька принесла, а на пороге оступилась, упала вместе с теленком и у самой воды отошли. Короче, скинула мальца. Ну, тут Тарас ее колотить начал, свекруха поедом ела. Мол, хлопца выносить не смогла, что ты за баба? Так-то вот чуть в петлю не загнали. А куда денешься, Варя там единой душой оказалася. Ни защитить, ни помочь некому. Цельными днями слезами умывалася. И домой, к нам в деревню, прописать совестно. Ить никто не отпускал, никому Тараска по душе не пришелся. Да и уехать на что? Денег на дорогу не было! А свекрухе с мужиком про такое не скажи, со свету сведут. А и жить неможно… — закашлялся старик.
— Как же удалось ей уехать?
— Прибегла на железную дорогу с пустыми руками. Ну, хоть под колеса головой сунься. А тут поезд подошел. На нем написано: Москва — Полтава. Из вагонов наши бабы-проводники повыходили. Варьку увидели всю в слезах. Та им рассказала про все. Те женщины забрали ее с собой, сжалились. Да оно и грех иное было б. За три года, что жила с Тараской, Варьке ничего не купили. Так и приехала в линялом платье, да в стоптанных туфлях. На саму смотреть было жутко. Словно шкелет с погоста сбежал.
— Хорошо хоть уехала!
— И то верно говоришь, — согласился Василий.
— Все деревенские жалели Вальку. Взамуж пошла хорошей девкой, а воротилась шкелетом. А что хочешь, ежпи всяким куском попрекали. Обзывали иждивенкой, хотя все хозяйство на ней держалось, и огород с садом на Варьку повесили. Они там немалые.
— Давно она вернулась с Полтавщины?
— А уж скоро полгода минет.
— Тарас не приезжал за ней?
— Да кто ему отдаст Варьку? Я ж его своими руками на вилы посажу, насквозь пропорю кабана немытого. Чуть внучонку мою не сгубил, подлец окаянный! — вспотел дед и предложил:
— Давай поедим! Слава Богу, все утряслось, наша Варюха дома и нынче мы успокоились. Теперь она взамуж не хочет. Навек от мужиков отворотило.
— Я так и не понял, за что Варю муж со свекровью возненавидели?
— Ванятка! Она отказалась учить ихний язык и говорить на ем. Ответила, что про болезни не
