лопотать, а лечить их надобно. И неважно, какой нации медик, главное, чтоб умел и хотел лечить. Но с ей не согласились. А почему, кто их ведает, — хрустнул дед огурцом и придвинул к Ивану вареники с вишней, просил:
— Ешь! Это Варька сама старалась.
Дед заставлял Ивана есть сметану и творог, пить молоко, подвигал румяный каравай хлеба.
— Лопай, Ванек! Такого в городе ни за какие деньги не купишь. Потому что он домашний, в русской печке испечен нашими бабами, их руками, под молитву.
Человек ел с удовольствием. Такой же хлеб ел он когда-то в детстве. Как давно это было. Уже и не вспомнить кто его пек…
— Василий Борисович, вы в этой деревне давно живете?
— Я народился тут. Здесь и помру. Отойду на своей земле. А как иначе? Всякая жизнь свои корни имеет. Само по себе ничто не растет и не живет, — глянул в окно и рассмеялся:
— Вишь, бабы пришли. Про тебя от Варьки прослышали. Невтерпеж им с тобой познакомиться. Сами приперлись, чтоб не опоздать. Во, бесстыжие! Враз трое. Выбирай любую. Я же сказывал тебе, что скучно у меня не будет. Баб даже искать не надо! И не гляди, что сенокос! С лугов поуходили! А все от того, что мало нынче мужиков в деревне осталось. Какие есть, уже женатые, или пьющие. Они ни бабам, ни девкам уже не годятся. Кой с них толк? То ли дело в наше время была жизнь по деревням! На каждую девку по три парня приходилось. Теперь все наоборот! Войны и водка повыкосили мужиков. Ну, да хоть ты выйди во двор! Не чурайся! Познакомься с нашенскими, деревенскими! В них жизнь ключом бьет, и не гляди, что грамотешки маловато. Они не дурней и не хуже городских, — подморгнул озорно и, выпроводив Ивана во двор, стал убирать со стола, изредка поглядывая, чтоб не обидели гостя ненароком деревенские озорницы.
А бабы окружили Ивана, взяли в кольцо. Вопросами засыпали:
— Откуда приехал, чей будешь?
— Кем и где работаешь?
— Семейный или холостой? Имеются ли дети?
— Надолго ли в деревню приехал? Только ли отдохнуть, или попутно присмотришь бабу?
— Что вечером будешь делать?
— Может, в гости заглянешь на огонек? — улыбались обещающе, лукаво.
— Ты не бойся! Мы хоть и деревенские, но с нами не соскучишься. Угостим от души, развеселим до колик в животе, согреем до пота! Городские так не сумеют. Куда им до нас! Ты выходи вечерком, присядь на скамейку. Мы тебя живо сыщем. Какая с нас глянется, с той и пойдешь на сеновал…
— Не красней, Ванек! Мы, бабы простецкие. Нет у нас хитрости. Коль понравимся, не пожалеешь, что отпуск в нашей деревне провел. На следующий год к нам воротишься.
— Ну, что решил?
— Уговорили тебя?
— Конечно, выйду! Ну, разве можно отказать таким красавицам! — решил человек, не обижая ни одну весело провести предстоящую ночь.
Бабы, тепло простившись до вечера, ушли со двора. Иван вернулся в дом.
— Ну, что сговорили тебя нашенские бабехи? Ты их не пужайся. Я на что старый, а и то не чураюсь. С одной посижу рядышком, поговорю по душам. Иную за задницу, за сиську ущипну — внимание уделю. Им и это дорого. Нехай старый, а все ж мужик. Не забыл, для чего бабы в свете живут. Иные куда моложе меня, а уж все мужичье растеряли без следа, пропили без остатку. Вот им горько. Рядом с ими не то бабы, вороны не садятся.
— Дед! А почему ж один живешь? Привел бы какую-нибудь в постоянные!
— А на что? Не хочу других обижать. Я общий и ничейный. Возьми какую-нибудь в дом, другая уже не войди.
— Так ты их еще имеешь всех? — изумился Иван.
— Ты чего городишь, Ванек? Мне ж скоро девяноста годов. Кого могу пользовать, дуралей? То когда-то было, совсем давно. Нынче по сеновалам не катаюсь. А нашим бабам душевное внимание уделяю. Оно дороже того, про что ты подумал. Неможно допустить такое, чтоб баба свой век в кобылах скоротала. Надобно, каб всегда помнила, что она красавица, радость и чье-то счастье, какое само сыщется. Сколько ко мне в слезах приходят. Вот так-то поговорим на скамейке, обниму голубушку, уговорю, приласкаю милую, вытру слезы, глядишь, домой летит ласточкой, расправив крылышки и перышки. Уж никому не верит, будто она дурнушка невезучая. Звонким жаворонком в избе поет. И нипочем ей тяготы. Ведь поверила мне и ожила, задышала заново. А как иначе у нас? Затуркай девку или бабу? Внуши, что она пугало. Долго ли такая проживет, поверив, будто нет на земле никого хуже. Вот так и Варя домой воротилась с Украины. Я ее еле признал. Половины от девки не осталось. В чем душа уцелела, какую сплошь изгадили. Сколько слез пролила родимая, прежде чем поверила, что любим ее, и нужна всем, кажному. И никакая она не корявая и не гнилуха. Что ясной звездочкой в душе всякого с нас живет. Ох, и тяжко было Ванюшка, внучку родную на нужную тропинку поворотить. Я уж руки опустил. Цельный месяц с ней бился, покуда заново задышала. Нынче смеется колокольчиком, и слезы просохли. А давно ли белугой ревела? Вот так-то все наши бабочки через мои руки и душу прошли. Не думай, голубчик, про меня поганое. Я ить старый, скоро меня на погост понесут. О каких грехах думать нынче? Я об душе печалюсь. И моя болит по кажному человеку. Ведь вот уйду я в могилу, а их кто успокоит и пожалеет? Кого их беды и слезы тронут? Кто им поможет?
— Прости Василий Борисович! Я неправильно понял, — извинился Иван.
— Ништяк! Всяк о другом судит по себе, — вздохнул дед и предложил:
— Ты б на речку сходил. Теперь в ней вода теплая, как парное молоко. И никто не помешает, вся деревня на покосе. Единые старухи и детва в избах. Ступай, развейся, воротишься, как огурчик. А я покуда на пасеку схожу.
Иван переоделся, прихватил полотенце и побежал к речке неспешной трусцой.
Когда вошел в воду даже удивился, ее словно подогрели. Человек окунулся с головой, нырнул несколько раз и поплыл вниз по течению. Как давно он не плавал в реке… Совсем один, вокруг река, лес и зеленая тишина. О таком только помечтать. Где-то далеко-далеко остался город с его гарью, бесконечными вереницами машин, телефонными звонками, планерками и совещаниями, с толчеей на улицах. Здесь полная тишина. Лишь птичий гомон и шепот реки слышны.
— Господи! Какая благодать! Как здорово, что есть на земле такие уголки, как вот эта деревня! — сказал человек, выйдя из воды.
Он расстелил полотенце, лег на спину, раскинул руки, решил позагорать и вдруг к нему на живот прыгнул лягушонок.
— Брысь! — взял его за лапу, хотел отбросить в сторону и увидел женщину. Та шла с полным тазом белья, решила прополоскать в реке. Она не смотрела по сторонам. Увидев Ивана, остановилась от неожиданности. Вгляделась и сказала улыбаясь:
— Это вы, Иван, добрый день. Я думаю, что не помешаю вам, — пошла к воде.
— Варя! Я чем-нибудь смогу вам помочь?
Женщина удивленно оглянулась:
— Ну, что вы? Белье это чисто бабье дело. Чем поможете? Извините, что здесь на глазах маячу. Но вы не обращайте внимания, отдыхайте и купайтесь, — отвернулась женщина.
Белья в тазу было много. Варя подняла повыше подол халата и вошла в реку почти по пояс.
Иван грелся на солнце, изредка смотря на женщину. Она выходила из воды вынося отполосканную простынь или пододеяльник, брала другое и снова входила в реку. Иван невольно залюбовался ровными, стройными ногами женщины, красивой фигурой и долго не мог сыскать повод, чтоб заговорить с Варей.
— Давай помогу донести белье, — предложил внезапно.
— Не нужно, я сама. У нас мужики тазы не носят.
— А вечером придешь к деду?
— Зачем?
— Я буду ждать тебя! — глянул в глаза Варе. Та смотрела удивленно, настороженно.
— Приди, Варварушка! Я буду ждать тебя.
— Хорошо, — ответила тихо, а быть может, это птица прощебетала в кустах. Варя подняла таз с
