Искушение винодела

хороший для младших братьев Батиста. И в то же время Батист ненавидел его, потому что считал сыном Собрана, которого винодел — совершенно очевидно — любит больше остальных сыновей.

— Все видели, как ты смотришь на него: будто на чудо жизни — точно так Поль и Аньес смотрят на Ирис. А потом…

Батист вытянул руки — точь-в-точь такие же жесткие, узловатые, волосатые руки, какие были у Собрана в возрасте Батиста. Сыну сейчас было тридцать три, как и самому Собрану в год, когда с ним «приключилось несчастье». Если Зас не мог владеть будущим Собраном, пятидесятидевятилетним, который уже в шестьдесят пять собирается отказаться от занятий любовью с вечно юным ангелом, он мог захотеть получить назад то, от чего вначале отказался, — молодого мужчину, сына старика.

— Должно быть, я неверно его расслышал, — сказал Батист. — Я был пьян.

— Перестань столько пить. Возьми себя в руки. Подыщи другую жену.

— Нет.

— Ты упрямец, как и я. К счастью, твоя мать всегда умела вернуть меня к жизни.

— Не баронесса?

— Аврора слишком сильно уважает мои чувства. Твоя мать продолжала тащить меня, несмотря ни на что. Я мог бы замкнуться в себе и лелеять свою скорбь, но пока оставался здоров и крепок телом, она умела убедить твоего отца зачать еще одного ребенка.

— До самого конца, — сказал Батист, выдержав отцовский взгляд.

— Даже тогда. Я не понимал, что Вероника не моя дочь, пока Аврора не пересказала мне слухи. Вероника вполне могла быть моей дочерью.

Выдержав еще одну долгую паузу, Батист встал, подобрав корыто для земли и лопату.

— Я только лишь хотел поцеловать его, — мрачно произнес он. — Всего-то.

— Ха! — усмехнулся отец.

1850 CHARNU[54]

Я приду к тебе [обещалось в письме]. Не в ту же ночь и не на то же место, по крайней мере поначалу. Даже Батисту достанет ума дожидаться нас там.

Я приду. Помнишь, ты рассказывал про свою кошку? В детстве твою кровать ставили у очага, потому что кашель твой будил весь дом. Вы держали кошку. Ты любил, чтобы она ложилась рядом на кровать, но никогда не знал, в какой час она придет. Бывало, ты просыпался ночью, сердце твое бешено колотилось и ты ждал, когда же кошка придет и запрыгнет на постель. Я приду в одну из летних ночей, когда двери в арсенал будут раскрыты, — войду, заслонив собой лунный свет, и лягу рядом на холодные простыни. Если захочешь — сказки: «Хватит». Скажи, если сочтешь нужным. Мне достаточно обнимать тебя.

В другом письме говорилось:

Обратного адреса я не дам. Сейчас читай внимательно: в Батисте я видел тебя. Знаю многих ангелов, которые легко теряли голову при виде подобной схожести. Я все думал, задаваясь вопросом: «Что бы значило ваше сходство?»

Я верю в мудрость природы. Меня беспокоило, что Батисту я не нравлюсь и он не нравился мне, но когда его дыхание коснулось моего лица, я понял: Батист создан для меня. Он не родился, не вырос таким. Но люблю я тебя. Полюбил с той самой ночи, когда ты сообщил мне о смерти дочери и я держал тебя до самой зари. Дело не в жалости или твоем теле, а в том, что я знаю — в знании, которого я стыжусь.

Я должен был отдаться тебе до конца твоей жизни.

Что есть вера, когда теряешь что-то навеки? Я должен был владеть тобой хоть какое-то время — тобой, которого я однажды потеряю навсегда.

1851 MARC DE BOURGOGNE[55]

Зас писал из Дамаска, куда отправился возложить цветы на могилу Афары, а застал полный дом ее наследников — дальних родственников. Ангелу приятно было думать, что подруга умерла, считая, будто помогла ему вернуться на Небо.

Собран поклялся себе никогда не говорить Засу, как, получив от него первое вымученное письмо, отправил Афаре свое послание, описав все злоключения ангела. Собран не знал, успела ли Афара получить его, а если успела, то мог представить, с каким сердцем отошла в мир иной.

У Аньес и Поля родился сын, которого нарекли Арманом в честь старого графа. А поскольку Аньес решила провести время после родов в Вюйи, ее не было рядом с Полем, когда начался государственный переворот — когда в город вошли солдаты Луи-Наполеона, заняли Отель-де-Вилле и начали пьянствовать. Как и прочие горожане, в те дни Поль терпеливо ждал, чем все закончится, пока солдаты пьянствовали, занимались муштрой, на углах улиц стояли канониры, готовые в любой момент запалить фитили пушек.

Когда начались убийства, Поль следовал за солдатами, нетронутый, все еще благородный господин. Он подобрал раненого человека, которого подстрелили прямо во дворе его собственного дома.

— Они вломились сюда, — говорил мужчина. — Что мне было делать, чтобы не оскорбить их? Спрятаться под кровать?

Рядом офицер, зажав уши, кричал солдатам, чтобы те использовали штыки — выстрелы звучали чересчур громко.

На мостовой лежала застреленная женщина — она несла на руках ребенка, а когда упала, тот покатился по камням, пеленки распутались, и само дитя изрешетили сразу из нескольких ружей. Поль прошел за солдатами до самого Монмартра, увидел всех мертвецов и вернулся к себе в дом. Пролежал два дня на кровати, после уехал в Вюйи.

— Останься дома на год, — говорила ему Аврора. — Ты бургундец, можешь покинуть Париж. Зачем он нам?

Аврора подумала: как похожи сейчас ее слова на речи дядюшки Армана.

В газетах о перевороте говорили немного, а потом епископ Отунский произнес в новогодней проповеди несколько слов хвалы императору. Аврора вернулась со службы и заметила:

— Этот наш правитель умеет покупать — церковь вот, например. Он убийца, который знает меру. Думаю, лучше бы нам к нему привыкнуть.

1852 LIQUEUR D’EXPEDITION[56]

— Как ты прошел незамеченным через Алуз?

— Я приплыл по каналу.

1853