— Полагаю, мой пояс ты сохранил? — спросил ангел.
— Пояс с топазом, тигровым глазом и ляпис-лазурью? Помню, я снял его, когда мыл тебя, а после не видел. Все случилось так давно. Должно быть, его забрал он. Аврора последовала за ним до самых дверей, там же он бросил ей эту нить жемчуга. Но баронесса не говорила, чтобы он что-то забирал с собой.
— Наверное, пояс он все же забрал. На память.
— Или же твой пояс закопали.
Зас прижал нить жемчуга к губам, посмотрел на Батиста.
— Кажется, круг замыкается, я собираю все, что принадлежит мне. Похоже, не стоит больше приходить, Собран? — Вопрос прозвучал довольно грустно.
— Это почему же?
— Он похож на тебя… — сказал Зас, не глядя на Батиста, который стоял неподвижно и внимательно слушал разговор отца с бывшим гувернером, — когда тебе было сорок. Когда ты пришел к пограничному камню, весь украшенный печалью и сожалением, открыв шрамы, оставленные у тебя на лице снегами России, опираясь на трость, с белым, застегнутым до самого верха воротничком и с распятием. В ту ночь ты был само ледяное негодование. Ты сказал: «У меня к тебе вопросы. Можешь ответить на них, а затем убирайся и более не приходи».
— И что ты ответил мне, Зас? — спросил Собран, потому что почти ничего не помнил, только свой гнев — да и то слабо. Отчетливо Собран помнил лишь, как ангел сидел на пограничном камне, закрывшись крыльями.
— Я спросил, обдумал ли ты все хорошенько?
— Как я мог? — Собран еще на шаг приблизился к ангелу и положил ладонь ему на щеку. — Ты не оставишь меня навсегда только потому, что Батист похож на меня? Больше ты его не увидишь. Он не сможет сторожить меня, да и я не инвалид и не дурак.
— Я все-таки должен, — ответил Зас, и, к удивлению Собрана, по его щеке скатилась горячая слеза. — Ну почему он похож на тебя? Я бы и по сей день был единым целым, если бы не напоминал никого. Сходство есть грех. Оно грех.
Зас отвернулся от Собрана и принялся искать ботинки, сорочку, пиджак. Челюсть у Батиста отвисла, стоило ему увидеть спину ангела, окаймленную первыми лучами рассветного солнца.
Отыскав сорочку и пиджак, Зас надел их и попросил Собрана:
— Ничего ему не рассказывай. Это и моя история тоже, не хочу ею с ним делиться.
Эти и предыдущие слова прозвучали так обиженно и раздраженно, что Собран ощутил смесь нежности и страха за ангела, с которой просто не знал, что делать. Тогда он произнес как можно спокойнее:
— Я снова увижу тебя. — Посмотрел Засу в спину, когда он шел к раскрытым дверям. — Мы еще встретимся!
— Да, — ответил Зас и выпрыгнул наружу.
Батиста пошатывало. Собран взял сына за руку и отвел к креслу у камина, усадил.
— У него перья на спине… — пробормотал Батист, стуча зубами.
— Видел бы ты крылья — упал бы в обморок, — успокаивая сына, произнес Собран, — Аврора однажды видела их в действии, говорила потом: они как два зеркала, смотрящих друг на друга. В них страшная божественная симметрия.
1859
SERVIR FRAIS[63]
1860
SLEEPINESS[64]
В мае Собран приехал в Шалон-на-Соне на крестины третьего ребенка внучки, первого правнука. Почувствовав себя дурно, он слег — Селеста, Сабина и последние незамужние дочери Сабины ухаживали за ним, ни на минуту не оставляя одного. Из этого Собран заключил, что болен он серьезно. Когда основной приступ боли миновал, винодел стал мало-помалу возвращаться к жизни — женщины беспокоили его только время от времени: взбивали подушки, подкладывали «утку» под костлявый зад или усаживали на постели — покормить с ложки бульоном.
Тех, кто не приходил, Собран стал забывать. Из виду не пропадала только троица: жена, старшие дочь и внучка. Сыновья входили строем, но из всех только Мартин опустился на колени у постели отца и заплакал. Батист принес отведать бокал «Шато Вюйи д’Анж дю крю Жодо» — поднес его к отцовским губам, и Собран ощутил морозную свежесть. Потом Собрана будто сжало и вытолкнуло из тела. Со всех сторон его окружило занавесом, а после чернота сменилась бирюзой, и винодел будто бы выплыл на поверхность озера — взглянуть на горы, увенчанные шапками снега, изрезанными чернотой скал и зеленоватыми прожилками сверкающего на солнце льда. Но место это было не для него, и Собран вернулся обратно в плотный мир, не столько в тело, сколько к воспоминаниям, предпочтениям и любви к тем, кого он пытался при себе удержать.
Аврора просидела у постели Собрана больше часа. С улицы донесся шум — семья возвращалась в дом, — и Аврора подумала, друг проснется от этого. В часы его бодрствования в доме все будто бы ускорялось. Вошел младший сын Сабины после уроков, а вслед за ним — его отец, завершивший дела надень. Аврора заслышала голоса Поля и Аньес — дети приехали из гостиницы поужинать с семьей Сабины.
Лучший друг не пошевелился, словно репетировал собственные похороны.
Дневной свет начинал меркнуть. Аврора обернулась к окну, и сережки качнулись в ушах, мелко и живенько пощекотав шею, словно отмечая важность прошедшего дня — момента, застывшего, как остановившийся маятник. Сумеречный свет отразился в блюдцах с мочой больного, которую врач Собрана по непонятной для Авроры причине оставил на подоконнике.
Вошла Селеста, неся в руках лампу с плафоном из розового матового стекла. В ее свете лицо Селесты казалось спокойным и очень гладким для женщины возрастом под семьдесят. Собран выглядел лет на десять старше супруги — высохший старик с покрытой пятнами кожей, неподвижно лежащий на кровати.
Селеста поставила лампу на стол и подошла к постели мужа.
— Ваши дети здесь, приехали вместе с Ирис, — обратилась она к баронессе, впервые признавая связь между ними именно как связь, а не повод для споров, — Еще приехал Антуан, и дом трещит по швам. Сын Сабины собрал вещи и книги, решив переехать на время к другу. Баронесса, вам лучше спуститься к остальным. Если муж мой проснется, я дам знать.
Аврора встала.
— Как он? Я не могу понять, что с ним.
— Сегодня он дважды разговаривал с нами — все спрашивал. Я ухаживала за его отцом и, вскоре после нашей свадьбы, за дядей, который, как говорят, умер слишком молодым. Так что могу сказать: эти Жодо не уходят в мир иной, пока не спросят обо всем, о чем надо.
