— Ты на меня сердишься? — спрашивает она.
Я продолжаю молчать.
— Прости меня, — говорит она, — я не хотела тебя обидеть. Прости, пожалуйста.
Она снова зовет меня, прижимает к себе, жарко гладит. Снова мы обнимаем друг друга. Я обхватываю ее рукой, нежно щекочу по хребту. От щекотки она смеется коротко, глухо, страстно, жадно. Я продолжаю перебирать ее позвонки сверху вниз, как она меня научила, и она больше не может вынести, съеживается и, смеясь, кусает меня в грудь несмелыми зубами и зализывает языком.
Медленно моя рука скользит ниже и ниже. И вдруг она стряхивает ее.
— Ты понимаешь? — Ее глаза глядят мимо моего плеча.
— Что? — Неожиданные, непонятные слова меня даже пугают.
— Понимаешь, мы никогда больше не будем делать этого в моем доме.
— Понимаю. Но… Почему?
— Это как-то нехорошо. В первый раз это было прямо на кровати моего мужа, мне потом стало очень не по себе. В последний раз на другой кровати — и то после из головы у меня не выходило, что нехорошо это делать в доме моего мужа. Ты… ты понимаешь меня?
— М-да, — я вздыхаю, — должно быть, ты права. Так что же ты предлагаешь? — Я смотрю ей прямо в глаза.
Она утыкается мне в грудь лицом. Отвечает не сразу.
— По-моему, лучше здесь. — Она бормочет так тихо, как будто слова ее не для моих ушей.
— Вот и хорошо, — говорю я несколько неуверенно. Я не думаю, что здесь более подходящее место.
— Разве…
— Разве что?
— Разве…
Она умолкает на полуслове. На улице слышно, как у моей стены тормозят велосипед. Машинально мы оба вскакиваем и напряженно вслушиваемся.
— Это Тодже? — шепчет она.
— Кажется, да.
— Ты же сказал, он уехал в Идду?
— Это он мне сказал.
Быстро я встаю с кровати и накидываю халат.
— Боже, боже! — шепчет она в отчаянии.
Тодже пытается открыть дверь, но она заперта на засов. Жена Ошевире выбирается из постели.
— Не волнуйся, — говорю я спокойно. — Дверь заперта, он не может войти.
Тодже старается открыть дверь.
— Что мне делать? — громко шепчет она.
— Оденься и залезь под кровать.
— Одибо! Одибо! — орет Тодже и молотит кулаком по двери.
— Кто там? — спрашиваю я сонным голосом.
— Открой дверь, болван! — Снова такое слово.
— Сейчас, сейчас. — Я смотрю на женщину — она кое-как оделась. — Быстро! — шепчу я ей, и она бросается под кровать. Чтобы спрятать ее, я спускаю пониже ситцевое покрывало.
— Слышишь, открой дверь! — снова ревет Тодже.
— Иду. Надо же наготу прикрыть.
Я подхожу к двери и отодвигаю засов. Зевая, я приветственно помахиваю рукой, а потом протираю глаза.
— Что это ты делаешь в кровати днем, да еще в жару? — спрашивает он.
— Я что-то устал, вот и решил прилечь. Прилег и не заметил, как заснул.
Он не верит мне, смотрит прямо в глаза, сам старается не выдавать сомнения.
— Вы уже вернулись из Идду?
— Да. — Он оттесняет меня и старается бросить взгляд в открытую дверь моей комнаты. Но я стою прочно, и, как бы он ни старался, в дом ему не попасть. Этот дом мой, а не чей-нибудь.
— Ну, живо, — командует он, — Сбегай к жене Ошевире и позови ее сюда.
— Гм, ее нету дома. Я только что там был.
В его взгляде вызов.
— Ты только что там был? Кто тебя туда посылал?
— Ну… Я только хотел сказать, что вы уехали в Идду и не вернетесь сегодня. Она недавно мне говорила, что, когда вас нет в городе, она беспокоится и очень несчастна. Я просто хотел подбодрить ее, что я в городе и она не брошена на произвол судьбы.
Он не сводит с меня глаз. Убежден, что он мне не верит. Но я стою да месте и должен не дать ему сделать что-нибудь такое, что мне не нравится.
— Ты уверен, что так и было? — В его глазах разгораются недоверие и угроза.
— Конечно. Да, — говорю я. — А что… что-то случилось?
— Допустим, я схожу туда и узнаю, что ты врешь? Как ты думаешь, что я тогда с тобой сделаю?
— Что угодно, — говорю я. — Но… Тодже, что случилось? Какая-нибудь беда?
Я тщательно расправляю пояс халата. Я готов расправлять его до тех пор, пока Тодже толкнет меня сильней, чем я смогу вынести. Но пока что он осторожен и старается не выдавать сомнения, не унизить себя каким-нибудь опрометчивым словом.
— Хорошо, — говорит он. И, бросив еще один взгляд в комнату, он кидается к велосипеду.
Я стою в дверях и жду, чтобы он отъехал на безопасное расстояние. Я уже чувствую, что отвращение к этому человеку достигло во мне той точки, когда надо недвусмысленно показать, что я больше не позволю ему нагло распоряжаться моей жизнью. Смогу ли я звать себя мужчиной, если позволю, чтобы все вновь пошло по-прежнему?
— Одибо, — шепчет женщина, она вылезла из-под кровати.
Я подхожу к ней. Она дрожит от страха, и меня бесит мысль, что я не вполне мужчина и не могу принять вызов и защитить ее.
— Успокойся, — говорю я ей. — Отчего ты так волнуешься?
— Как ты думаешь, что теперь будет?
— Не знаю, — говорю я беспечно. — А что может быть? Успокойся и приведи себя в порядок. Даже если он тебя здесь увидит, неужели ты хочешь, чтобы он увидел тебя в таком виде?
Она быстро оглядывает себя и начинает поправлять платье.
— Он ведь вернется, правда? — спрашивает она.
— Конечно, вернется. Ну и что? — Я беззаботно разваливаюсь на кровати.
Она не может отдышаться.
— Скажи, что мне ему говорить?
— Ты разве должна что-то ему говорить?
— Одибо, прошу тебя, — молит она, ее искаженное страхом лицо бороздят морщины, — ну пойми, мы с тобой в очень большой опасности.
— Почему в опасности? Что он, убьет тебя? Да если он только об этом подумает, армия ему вправит мозги.
Я не гляжу на нее, по чувствую на себе ее пылающий от безумного напряжения взгляд.
— Сядь и успокойся, — говорю я.
— Как — сидеть и ждать, что он вернется?
— Чего же еще ты хочешь?
— Я хочу сразу уйти.
— И если он встретит тебя на дороге, ты сумеешь защититься лучше, чем здесь?
— А что я ему скажу, если он увидит меня здесь?
— Ну… мы можем сказать, что ты только что заглянула узнать, не вернулся ли он из Идду.
Мы глядим друг на друга, и нам обоим понятно, что мы оба не слишком верим в подобные отговорки.
