смеется.
Я не понимаю ни слова. Мне надо бы умереть? Он там не поживился? Где? И чем? Эсеогене безумен, по меня слишком долго здесь не было. Конечно, здесь произошло слишком многое, я слышал свидетельские показания Рукеме и новости по радио, и я не могу с легким сердцем отмахиваться даже от слов Эсеогене. Он не поживился! Где? И чем?
В недоумении, в тяжких раздумьях я ухожу от безумного и направляюсь домой. Следующим на пути мне встречается портной Эсири на велосипеде.
— Как поживаешь, Эсири?
Он резко тормозит. Не сразу меня узнает. Как только, до него доходит, кто я, он раскрывает от изумления рот.
— Да, это я, Мукоро, — подтверждаю я.
— Мукоро!
— Да. Как поживаешь? Что тут происходит?
Он печально качает головой.
— Слишком много. Слишком много всякого происходит. Так ты снова свободен?
— Да, — Теперь я не на шутку встревожен. — Скажи, что тут происходит?
— Коро, брат мой. — Он кладет на плечо мне дрожащую руку. — Иди домой, отдохни и…
— Ладно, но ты мне скажи, что тут происходит.
Вместо ответа он смотрит вокруг себя и широким движением руки приглашает меня посмотреть.
— Неужели ты сам не видишь? Неужели ты сам не видишь, что в городе — трудное время. Посмотри хорошенько вокруг себя.
Да, я сам вижу, что тут происходит немало дурного. Передо мной два дома, разрушенных до неузнаваемости, надо всей окрестностью нависает давнее запустение.
— Кажется, это дом Опокпасы? — Я с трудом узнаю его по развалинам.
Эсири кивает. Но он не ответил на мой главный вопрос, и я не могу успокоиться.
— Печально. Ты в последнее время видел мою жену и сына?
Он вздыхает и качает головой.
— Коро, брат мой, прошу тебя, иди домой и…
— Почему ты мне не отвечаешь? — Я уже не могу победить в себе возбуждение. — Что случилось с моей семьей?
— Я… я… я не знаю, Мукоро. Не знаю. Прошу тебя, иди сначала домой.
Я не могу идти, как шел. Я бегу. Неужели Рукеме врал до конца, врал, что моя жена и сын целы и невредимы?
Я бегу и бегу и останавливаюсь лишь перед моим домом. Двери и окна закрыты, но, кажется, ничего не переменилось. Я протягиваю руку к дверной ручке и вдруг вижу автомат — он лежит на земле рядом с крыльцом. Я оглядываюсь и вижу — в углу двора мочится солдат. Что я могу сказать? Солдат поворачивается и видит меня у двери и тотчас же подбегает ко мне с угрожающим видом.
— Ты кто? Чего тебе здесь нужно? — Он быстро поднимает с земли автомат.
— Между прочим, это мой дом, — говорю я. Что еще я могу сказать?
— Ага. — На лице его облегчение, он, должно быть, поверил мне. — Значит, это вы, сэр? Мигво.
— Врен до, — отвечаю я на приветствие, хотя по-прежнему не могу понять, что происходит и что он здесь делает. — Кто ты, сынок?
— Я сын Рубена Окумагбы.
— Вот оно что. — Я хорошо знаю его отца. — Не слыхал, что ты стал солдатом. Что тут происходит? Где моя жена и сын?
— Они у нашего командира. Мне приказано охранять ваш дом. Идемте со мной — я отведу нас в казармы.
Неохотно я следую за ним. Всю дорогу он не говорит ни единого слова. Я в смятении. Теперь я уверен, что что-то действительно произошло. Мы идем по улицам, и я вижу новые и новые разрушения от налетов, о которых слышал в тюрьме по радио. Дом Болокора стерт с лица земли. Какое несчастье! И базар — он сгорел дотла. Дом Ониемораме трудно узнать. Но что же…
— Послушай, сынок, — говорю я своему провожатому, — скажи мне хотя бы, отчего моя жена и сын у вашего командира. Что, у них неприятности?
— Не беспокойтесь, — говорит он. — Вот мы и пришли. Сейчас вы их увидите.
Я молча глотаю набегающую слюну. Мы на окраине, так что казармы уже видны. Мы подходим к воротам, и часовой поднимает перед нами шлагбаум. Я всматриваюсь в лица солдат, они отвечают пустым, ничего не значащим взглядом. Отсутствие отклика в их глазах все больше и больше убеждает меня, что случилось что-то ужасное. Сын Окумагбы и я отошли на порядочное расстояние от солдат у ворот, и вдруг я слышу их хохот. Я быстро оглядываюсь, хочу знать, чем вызван их хохот. Да, они глядят на меня, их лица красноречивы. Что же…
— Вот мы и пришли, — говорит мой провожатый. Но мыслями я не здесь.
Солдат указывает мне на вход в дом, и тут я внезапно слышу женский голос. Женщина окликает меня по имени из маленького домика, пристроенного к тому, в который мы собирались войти.
— Мукоро!
Я смотрю на женщину и тотчас же узнаю Аку, мою жену.
— Аку! — кричу я ей.
Она подбегает ко мне и изо всех сил обнимает меня. Я в знакомых любимых объятьях, и бремя тревоги сваливается с моего сердца.
— Аку! — Я вновь выговариваю ее имя.
Она не отвечает. Я отрываю от своей груди ее голову и вижу, что она горько, неукротимо рыдает.
— Успокойся, милая. — Я глажу ее по голове, — Успокойся. Я вернулся, я жив и здоров.
Она не унимается. Она отстраняется от меня, садится на землю и рыдает еще безутешнее. При этом мои чувства постепенно сменяются изумлением.
— Успокойся же. — Я тщетно пытаюсь поднять ее с земли, — Теперь все позади. Плакать незачем.
Она не перестает рыдать, и я уже испытываю замешательство. Я поднимаю глаза и вижу, что маленький мальчик спешит к нам оттуда, откуда пришла жена. Мне не надо рассказывать, что это мой сын, — я уже вижу сходство и чувствую голос крови. Он подбегает к рыдающей матери и враждебно, с недоумением глядит на меня. Я улыбаюсь ему и протягиваю руку. Он отступает на шаг и смотрит то на меня, то на мать.
— Аку, перестань плакать, — говорю я нетерпеливо. — Здесь твой сын, возьми себя в руки.
Я сразу поднимаю ее с земли. Она легко поддается, по все еще всхлипывает, стонет, судорожно глотает. Она вытирает глаза уголком платья и сморкается.
— Это ведь наш сын? — спрашиваю я.
Она кивает.
— Огеново, — зову я мальчика, который по-прежнему исподлобья глядит на меня. — Иди ко мне. — Я снова протягиваю ему руку.
Он готов сделать еще один шаг назад, по мать тащит его ко мне.
— Ну-ну, это же твой папа, — говорит она задыхаясь.
Против воли мальчик подходит ко мне, и я обнимаю его с теми чувствами, какие копились во мне три с лишним года. Я стараюсь держаться, как подобает мужчине, и не позволяю слезам брызнуть из глаз. По сердце мое наполнено грустью и радостью — грустью при воспоминании о трех с лишним годах, когда моя жена и маленький сын сполна вкусили беспомощного одиночества, радостью при мысли, что, кажется, мы сумели выдержать все испытания. Я обнимаю мою плоть и кровь, нежно прижимаюсь щекой к щеке сына, и в сердце моем укореняется радость от того, что все худшее позади.
Когда я поднимаю глаза, я вижу армейского офицера, он стоит у двери, руки сложены на груди. Должно быть, он не хотел мешать пашей встрече, а теперь он протягивает мне обе руки и на мой вопрошающий взгляд отвечает улыбкой.
— Добрый вечер, господин Ошевире, — говорит он.
