– Это скрипка Лени. Она умерла, – коротко обронила Ева в ответ, едва не застонав.
– Простите.
– Мы уезжаем, – покачав головой, устало произнесла Ева.
– Может, вам лучше остаться? – предложил он.
– Я смертельно устала. Хватит с меня праздников. Едем, – решительно встала на нетвердые ноги Ева.
Уже на улице, когда они усаживались в машину, к ним выбежала Фани. Заламывая руки, извиняясь через каждое слово, она пыталась уговорить Еву остаться. Или хотя бы попрощаться с бабушкой.
– Ева, вам совсем не надо убегать, все понимают, что это не нарочно, – напрасно пыталась успокоить их Фани срывающимся от волнения голосом, – а тебе, бедняжке, и вовсе хорошо бы отдохнуть…
– Фани, спасибо, но мне лучше уехать, – устало отвечала Ева, не чаявшая уже оказаться в тишине. – Передай всем привет и не задерживай меня, пока Виола не всполошилась. Ну пожалуйста!
Фани со вздохом вынуждена была уступить и, больше уже не пытаясь задерживать их, только грустно смотрела на отъезжавших. По-осеннему бархатные сумерки опустились уже на лес, но дом, окутанный отблеском наполненных электричеством и людьми комнат, еще парил в мягком облаке света.
– Я не знала, что вы играете, – после долгой паузы обратилась Ева к Максу.
– Да, – просто ответил он и снова надолго замолчал. Но его молчание было уверенным, ничуть не смущенным и наполненным доброжелательности. В отличие от ее, усталого и беспомощного.
– Что это за мелодия?
– Средневековая английская баллада. Мы с братом вместе начинали учиться музыке, но он пошел гораздо дальше. А я вот свернул в сторону других патологий… стал детективом.
– Вы хорошо играли, – кивнула Ева соснам, выступающим из тугой тьмы леса в конусы дорожных фонарей. Вдали показалось марево, дрожавшее над невидимым еще городом. На пол ночного неба поднялась гора разбавленного света, стирая звезды и легкие тени светлых облаков.
Утомленная Ева, крайне недовольная собой, бестолковым днем и никчемной поездкой, уже не находила в себе сил даже разозлиться как следует. На своих ненормальных сестер, сумасшедших бабушек и полоумных тетушек, как сговорившихся запутывать ее больше и больше, вместо того чтобы прояснить и разложить все по своим местам.
«Мне вообще нельзя переживать и волноваться», – пожаловалась она своему отражению в стекле и пообещала себе больше не делать этого. Обрадовавшись городу как родному, когда он яркими огнями встретил путешественников, Ева уже почти приободрилась. И чем ближе подъезжала к центру и громадине собора, тем дальше от нее уплывали неприятности старого дома, с его болезненными обитательницами и их запутанными отношениями между собой и этим миром.
– До свидания, Ева, – проводив ее до дверей, улыбнулся Макс.
– До свидания. Вы остаетесь в городе?
– Нет, снова уезжаю. Если что… звоните.
– Да-да, непременно…
Больше об этом дне она старалась не вспоминать. Лишь иногда ей снилась та печальная мелодия. Ева иной раз прослушивала в поисках этой музыки диски, но быстро отвлекалась на что-то другое и под конец посещения музыкального магазина уже с трудом могла припомнить мотив. По ночам он ей снился опять и стал уже привычным фоном не только для снов, но и для повседневных забот.
Глава 7
Снег, и куда он может занести
Марфа больше не напоминала о себе. Виола изводила ее своим обычным способом, но с ней можно было смириться. Что Ева и сделала. Все так же часто звонил Макс, вежливо справлялся о самочувствии, не утомляя, впрочем, долгим разговором. Единственное, что ее теперь раздражало, – это больницы. Никогда до сих пор так много времени не проводившая в них, Ева тратила много сил на бесконечные очереди и бюрократов государственной клиники. Иногда у нее снова возникало странное ощущение, что на нее пристально смотрят. Резко оборачиваясь, она никого не замечала. «Наверное, просто нервы», – вздыхала она.
В общем-то, больших неудобств беременность ей не доставляла. Еще бы, она жила в полное свое удовольствие, не работала, гуляла когда хотела, ела что вздумается – в общем, сибаритствовала напропалую.
Единственное, что ее беспокоило, – вопрос о Ларе и Лени. Ну еще и о бабушке с Марфой. Но все, что лежало вне ее тела, в любом случае воспринималось теперь как текст. Рукописный текст. А Ева всегда склонна была к восприятию скорее формы, чем содержания, причем сама признавала этот прискорбный факт.
Конец осени, в отличие от ее начала и середины, выдался необыкновенно мягким. Теплый воздух пропитал все предметы, людей и природу. Все циклоны и ветры проходили стороной, оставляя под колпаком осени этот теплый островок. Удивительный контраст тишине и покою составляли яростные пожары желто- красной листвы в парках и садах.
Ева ходила теперь медленно, переваливаясь как утка. Вставала и садилась, прилагая огромные усилия, и долго искала удобное положение перед сном. Спала она все больше и больше, дико уставала практически от всего. Но время бежало быстро и незаметно. Вообще, время стало вести себя непредсказуемо. Может, оттого, что у нее теперь была точка отсчета? Вернее, финишная черта, которая, чем стремительнее надвигалась, тем менее была желанна и более ужасала.
Эти мысли Ева отгоняла, стараясь как можно больше прочитать и узнать о своем положении, о детях и собственно родах. Вообще, думать она старалась меньше.
И вот однажды в субботу пришла зима. Ева сидела дома и пыталась укротить разноцветные нитки и связать хоть что-нибудь, в конце концов, когда стало необыкновенно тихо. Так тихо, как будто отменили все звуки. Как будто мир окутали ватой.
Поднявшись с кресла (в три приема и дважды меняя точки опоры), она подошла к окну. Огромные хлопья снега, не торопясь, падали на землю. Летели они не строго вертикально, а иногда перелетая на соседние трассы, навещая друг друга, танцуя и кружась. Снег падал сплошной стеной и уже очень скоро сначала почерневшие было улицы и дома покрылись белоснежным оперением.
Постаравшись собраться как можно быстрее, в нетерпении поглядывая на окна, она оделась и вышла к зиме. Было удивительно тихо. Казалось, никто и ничто не верит в существование красоты, медленно опустившейся на землю. Кроме Евы. Она-то уж наслаждалась изо всех сил. Встав под уличным фонарем, Ева, подняв лицо, во все глаза смотрела на поток снежинок в трубе света. Через несколько секунд двигалась уже она, а неподвижные хлопья с удивлением провожали путницу.
Вдруг Ева почувствовала резкий удар по затылку. Боль ее уже не догнала.
«Что со мной опять произошло? – пытаясь понять хотя бы что-то, Ева оглядывала пространство, подменившее собой только что падавший снег, знакомую улицу и черную гладь канала. Ничего не видно. Прислушалась к своему телу – не болит. Дети тоже в порядке, это она знала точно. – А, вот оно… глаза чем-то завязаны… ну-ка сейчас, снимем эту гадость».
Сквозь прутья решетки она осмотрела помещение с низким потолком, в котором находилась. Ева была заперта в деревянной клетке, настолько маленькой, что вряд ли смогла бы выпрямиться во весь рост. На самом деле она не могла ни встать, ни вытянуть ноги. Ей были доступны метра полтора-два – кубических, ограниченных деревянными решетками и дощатым настилом.
Вот теперь Ева уже испугалась. Она была в панике – и в замкнутом пространстве. Напрасно попытавшись расшатать прутья решетки, пошарив руками, просунутыми в зазоры между ними, она только и смогла что дотянуться до оставленного ковша. Из опрокинутой посудины вылилась вода. Усмирив дыхание, грозившее разорвать легкие, она принялась ждать.
Незаметно уснув, Ева увидела сон. Она стояла на дороге, в малообжитой и совсем незнакомой местности. Низкий горизонт давил на землю тяжелой иссиня-серой тушей облаков. В таких тучах всегда прячется шторм. Дождь, возможно град, вызревали и вот-вот грозили вырваться из темной утробы неба. Совершенно естественно пейзаж дополнял незнакомец, выполненный в золотых красках, одетый в радужные длинные одежды. Человек, казалось, многометрового роста, с тихим звоном парил в воздухе, прямо над свинцовой лентой пустынной дороги.
