сотрудниц. Лаборантка – самая красивая женщина в институте. Очевидно, и это тоже подхлестнуло негодование общественности: готовилась разборка. К Михееву пришел начальник соседней лаборатории – отчим лаборантки – и со слезами на глазах просил не доводить дело до всеобщего позора. Взволнованный Михеев обещал помочь. Колесов насторожился: на его глазах происходил сговор начальства – номенклатуры. Михеев провел совещание в узком кругу, предлагал ограничиться строгим внушением. Доводы его выглядели слабо, люди были возбуждены. Колесов выступил вместе со всеми (о «сговоре» умолчал). Общее собрание лаборатории резко осудило, потребовало заклеймить на институтской доске объявлений: «Позор лаборантке (имя рек)!» Лаборантка вскоре уволилась.
Этот эпизод заставил размышлять. Его принципиальность осталась на высоте, однако при этом забылась простая мысль о жалости, о прощении. Михеев и отчим сами себя не считали номенклатурой, хотели договориться по людски, правда, нужных слов не нашли.
В своих успокоительных усилиях Михеев иногда перестарывался, мог прилгнуть. Над ним посмеивались, и все же Колесов воспринял от него то, что одни называют «умением управлять коллективом», а другие – «социальной демагогией».
Вот, например, такая байка Михеева:
— Если у тебя что-то украли, молчи. Пройдет несколько лет, будут вспоминать – а, это тот Колесов, у которого украли. Или он украл. В общем, что-то нечисто.
А Колесов не молчал даже тогда, когда, как ему казалось, «украли» не у него, а у общества в целом. В отделе было много людей не у дела: вероятно, они раньше отработали свое, теперь не стали перестраиваться на новую технику. Зато в общественных организациях они были в большинстве, в том числе в партийной. Один из них, партиец лет пятидесяти, не проходил мимо нарушителей. Как-то он сурово распекал молодого парня за непорядок на рабочем месте. Долго распекал. Парень молчал, для него принципиальный партиец был просто старым маразматиком. Колесов наблюдал с сожалением, ему было стыдно за партию. На перевыборах партийного бюро он высказался против кандидатуры этого партийца: без весомых доводов, невнятно об отношении к молодежи. Общественники удивились и проголосовали против Колесова. Михеев насторожился: партийная организация против руководителя – это ЧП.
Колесов тогда еще не мог поступаться принципами, даже если это шло в ущерб карьере.
Партия и правительство осудили хрущевский волюнтаризм и решили использовать науку для организации труда и управления. На всех предприятиях создавали лаборатории научной организации труда – НОТ.
Он втянулся в разговоры энтузиастов. Заместитель секретаря парткома Яковлев предложил ему возглавить лабораторию НОТ.[22]
Он засомневался и заколебался. Расстаться с техникой, с разработками? Здесь просматривался дальнейший рост, и не только по личной самооценке.
— Мы люди трудомлюбимые, — как-то сказал ему коллега Яков Эфраимович, когда они взялись за новую проблему по собственной инициативе. Трещина с Михеевым могла загладиться. Накопленный капитал позволял – при удачном раскладе – выйти на такие же результаты, которых достигли Зайцев и Камаевский.
А с другой стороны, предоставлялась возможность наладить работу целого института, избавить его от «отдельных недостатков». Пожертвовать собой ради общего блага?
И он решился, совершил исторический поворот в свои 33 года. Разведка боем. Метод проб и ошибок. Вопреки присловью: умный учится на чужих ошибках, дурак – на своих.
Итак, в конце 1966 года директор Павлов подписал приказ о его назначении и напутствовал на большую работу. Затем утвердили на парткоме. В характеристике вслед за плюсами отмечалось: «иногда проявляет формальный подход». Михеев, автор этих слов, воодушевленно говорил, что это свойство не плохое, а в каких-то случаях даже хорошее. Таким образом, он просигналил – мало ли что может выкинуть его кадр, на всякий случай он снял с себя ответственность.
Когда на парткоме спросили Колесова, в чем проявлялся формализм, он раздраженно ответил: не знаю.
Лабораторию НОТ включили в состав технического отдела, так что его непосредственным начальником стал Зиссерман, человек лет пятидесяти, вежливо благожелательный, непроницаемый, из старейших работников института. Одна из его сотрудниц посоветовала Колесову повнимательнее прислушиваться к «очень знающему, очень уважаемому человеку». Он пропустил мимо ушей, недолюбливал придворных служителей.
В беседах с Зиссерманом почувствовалась некоторая уклончивость, нечетко выраженный намек, совет отграничиться от Яковлева. Он ответил резко: Яковлев – специалист по НОТ, и нахально добавил – на Западе рекомендуют подчинять службу НОТ непосредственно первому лицу, иначе, мол, успеха в работе не будет. В слабой улыбке Зиссермана мелькнуло сожаление…
Мог бы не грубить и промолчать, но поступил так, как считал нужным – в рамках эксперимента по научной организации управления.
И очередной эксперимент удался на славу.
Он подготовил планы работы, схемы, плакаты для обсуждения у директора. В течение месяца не мог попасть к нему на прием («директор занят»), уже начал беспокоиться. Но вот наконец его пригласили к директору. Зиссерман был уже там.
— Мы решили освободить вас от должности начальника лаборатории НОТ, — сказал директор Павлов.
Колесов молчал.
— У нас с вами разная идеология, — продолжил он – нет, не в смысле там Троцкого, Бухарина. Нет. Вы хотите революции, а мы за постепенные изменения.
Пауза. Директор добавил нечетко:
— Вас никогда на месте нет.
Он еще помолчал, спросил: «Я могу идти?» и вышел. С планами и плакатами.
Такого удара он еще не получал. Несколько дней был в сильнейшем нервном напряжении – в трансе. Вечерами ходил на каток. Ничего не помогало: мысли и чувства вращались вокруг одних и тех же доводов, оправданий, возражений. Он рефлексировал.
Павлов был для него уважаемым человеком: ветеран войны, грамотный инженер и руководитель. Колесов не считал себя одержимым энтузиастом, готов был работать под руководством – в конце концов, директору решать, с чего начинать, что считать главным и т. п.
Нет, он не стал бороться за правду и против косной номенклатуры, за что сам себе благодарен. Правда, Яковлев повел его к секретарю парткома. Тот внимал вяло и безучастно. На районном собрании красивая секретарь райкома отметила факт неправильной организации работ по НОТ в таком-то институте – подчинили службу НОТ не первому лицу, а кому-то другому. И всё.
Впоследствии Колесов так понял директора Павлова: указание партии он выполнил, хотя мог считать всю эта возню с НОТ очередной кампанией, а этой лабораторией пусть занимается искушенный в кампаниях Зиссерман, может быть, какую-то пользу извлечет.
Зиссерман безупречно сформулировал приказ: «т. Колесову вернуться к исполнению обязанностей заместителя начальника лаборатории», то есть к Михееву.
— Нехорошо у нас получилось с Колесовым, — докатились до него слова директора.
— В руководстве он, конечно, работать не сможет, — а это дошедшие до него слова Михеева.
Он перешел в лабораторию вычислительной техники. Очевидно, он заработал некоторый авторитет в институте, начальник лаборатории взял его без потери в должности и деньгах. Через месяц институтский приятель упомянул о своем хорошем знакомом, который занимается одним из направлений научной организации управления – автоматизированными системами управления. С его подачи он поехал в Ленэлектронмаш.
После минуты разговора с начальником лаборатории Зверевым они вспомнили друг друга: учились в академии связи на одном курсе. Зверев ушел раньше, не закончив академию.
— Колесов, который всегда был отличником, — отметил он и предложил ему быть его заместителем с окладом 220 рублей. Серьезное повышение, на 15 процентов.
С 1 апреля 1967 года он перешел в Ленэлектронмаш.
