Под откосом, рядом с поросшими травой холмиками, отмечавшими места, где зарыли павших коров, была куча земли, на которой трава не выросла.
Могила лошади двухмесячной давности.
А возле неё выделялась ещё горка земли, темноватая, не подсушенная ветром.
Могила человека.
Я просто окаменела. Как вышла на карьер, так и замерла.
Надо ж было этим идиотам закопать своего мертвеца рядом с Карагачем!
Надо ж было Машке найти след!
Надо ж было ей пройти по следу до конца!
Понимаете, конечно я знала, как добраться до могильника, но была там всего один раз и заходила снизу, от шоссе. Если бы мне хоть в голову пришло, куда мы выйдем, я бы что-нибудь придумала ещё у фермы, отговорила бы Машку искать следы…
Ничего не подозревающая Машка осторожно спустилась по осыпающемуся срезу карьера, вытряхнула землю из кроссовка и спокойно прошла мимо того места, где лежал её лучший друг, её Карагач, без которого она не хотела жить на свете…
Поковыряла ногой свежую насыпь:
— Смотри, Светка! Эту кучу недавно накидали! На откосе следы от лопаты. И корни срезаны, не успели засохнуть…
Я думала, что делать, поэтому автоматически повторила за ней:
— Ага, не успели засохнуть…
— Значит, его здесь похоронили! Знаешь, какой вывод? Тот, что никакие не приезжие убили. Это наши. Значит, ты говорила правильно, он был конокрадом. Только деревенские про этот могильник знают. Хотя, может, случилось так, что ехали люди по трассе и сюда свернули, посмотреть, куда эта дорога ведёт. А привела она к могильнику. И они отметили, что уж очень подходящее для их делишек место… Нет, ерунда, тогда бы они и в этот раз снизу заехали. Это наши. Кто бы ещё знал про короткий путь сверху?
Пока Машка говорила, у меня потемнело всё перед глазами и я испугалась, но оказалось, что просто солнце зашло за облако.
По высокому осеннему небу лениво плыли отдельные крупные облака…
Снова брызнул солнечный свет и слева от меня как фонарики вспыхнули оранжево-красные дозревающие ягоды на шиповниковом кусте. Машке солнце било в спину и она казалась тёмным тонким силуэтом у коричневых куч земли, которыми заканчивался склон, поросший жёлтой травой.
Под этой землёй лежал мёртвый Карагач.
Под этой землёй лежал неизвестный.
Над ними трава, сосенки, уходящая в небо гора. А им темно. У них навсегда темнота и черви…
Тут сразу же вспомнилась глубокая вмятина на лбу у мертвеца и накатила тошнота. Ну вот, а хвасталась сама перед собой, что мёртвые — не противно… Машка забеспокоилась:
— Э! Свет! Что с тобой!
Я сделала несколько глубоких вдохов… Сколько не учил Роман Иванович аутотренингу, никогда не получалось его применять, когда становилось плохо. Но, кажется, всё-таки не вырвет. Машка уже была рядом и тревожно заглядывала мне в лицо. Я сказала:
— Все нормально… Пойдём… отсюда. Скоро уже тренировка.
Машка покладисто кивнула:
— Конечно, пойдём. В конце концов, мы же не будем его экс-гу-мировать…
Мы быстро зашагали вверх по той же самой террасе, по которой пришли. Снова Машка впереди, а я — сзади, глядя ей в спину. Стоило отвести глаза от узкой спины в коричневом свитере в сторону, как начинало в каждой тени мерещиться лицо убитого, особенно, если в этот момент облака закрывали солнце.
Сначала я никак не могла понять, почему не могу спокойно думать о сегодняшних прыжках. Потом сообразила.
Пока я не увидела, что мертвец засыпан той же землёй, которая укрывала Машкиного Карагача, он был для меня вроде ненастоящим. Как будто я не просто читала детектив, а в нём участвовала, но было не очень страшно, ведь это всё-таки выдумка. Теперь стало понятно, что видели мы настоящую смерть, смерть человека, который был таким же живым, как Карагач… И, может, таким же смелым… И, может, не был ни бандитом, ни конокрадом…
Короче говоря, точно так же как не должен лежать рядом с коровами смелый караковый жеребец, точно так же не должен там лежать человек! Никто не должен лежать в земле забытый — без памяти о нём, без знака, без следа погибшей жизни. Это неправильно, нечестно, несправедливо!
И я решила, что надо дать знать об этом человеке в милицию. И надо рассказать Машке о том, где похоронен Карагач. И ещё — поступить в школьный поисковый отряд, разыскивать и хоронить останки солдат, погибших здесь во время Великой Отечественной…
После тренировок я задержалась в седловой, развешивая сушиться влажные потники. Арсен позвал:
— Давай скорей!
— Как хочу так и делаю!
— Ты чего, телек не будешь смотреть?
— А что там?
— Ты забыла? Передача про нас!
— Подожди, она разве сегодня?
— Конечно, сейчас же вторник! А ты что, во времени затерялась? Как у Стивена Кинга?
Надо же, совсем забыла!
Арсен, как всегда, спешил заранее. До передачи Денисюка оставалось ещё полчаса. Все собрались в гостиной. Даже Витька сказал, что, раз лошади ещё после тренировки не остыли, кормить-поить он будет попозже, а сейчас… ну можно, он тоже посмотрит, чего там наснимали. Тётя Оля ему разрешила. Это его счастье, что Владимир Борисович как только мы завели в конюшню лошадей, уехал в село.
Мы посмотрели конец какой-то нудной передачи на украинском языке, потом долго шла реклама и наконец под сигнал трубы — кажется, это была побудка, та-та-а, та-та-а, та-та, та-та, та-та-а… — появилась заставка, карта Крыма, на которой алели буквы «Островитяне».
Я поудобней устроилась на диване и предвкушала, что сейчас увижу, как спокойно, по-деловому, буду рассказывать о нашей ферме… Машка сидела рядом, обхватив колени руками и пристроив на них острый подбородок.
После заставки на экране появился Денисюк с микрофоном в руке. Он был ещё красивей, чем в жизни.
— Здравствуйте! Наша передача продолжает знакомить вас с теми крымчанами, которые не опустили руки в борьбе с жизнью, с теми, кто эту жизнь способен изменить и сделать именно такой, какой она должна быть. Для этого сегодня я приглашаю вас в детский дом. Не совсем обычный детский дом. Настоящую ферму кентавров.
Голос Денисюка продолжал рассказывать о нас, но его изображение сменилось лошадьми.
Первыми «параллельные брусья» прыгали Арсен с Баянистом. Потом показали Верку со Змеёю, хотя на самом деле они были в самом конце смены. Ну да, конечно, Баянист — тёмно-гнедой, а Змея — вороная. Мой золотой Боргез на фоне жёлтого песка и выгоревшего склона смотрелся бы не так красиво.
Арсен, увидев себя, стал гордо на всех оглядываться: вот, мол, какие мы с Баянистом классные. Верка делала вид, что ей всё равно, как будто её каждый день показывают по телевизору. Я решила тоже вести себя гордо, когда настанет моя очередь, только жалко, что меня снимали одну, а не с Борькой. Аня сказала Арсену:
— Вперёд сильно лезешь на прыжке.
Это она явно из вредности, их с Виннифред — а Винни светло-гнедая, блёклая — показали только общим планом, издалека.
Дело в том, что когда лошадь прыгает, всадник, чтобы не мешать ей сделать прыжок, должен
