за крошечную щепотку ткани, и вытягивает шею, повисая на мне всей тяжестью головы. Я при этом должна почёсывать его морду, и он прикрывает глаза, опускает в стороны чуткие уши и наслаждается.
Сегодня вообще-то времени не было, но Борьку обижать не хотелось. И, прогнувшись назад — голова-то у лошади не маленькая и совсем не легкая! — я осторожно чесала мускулистые щёки-ганаши, коротенькую шёрстку на переносье и под чёлкой.
— Бо-орька ты мой золотой, у-у-у, мой ты хромоногий… — напевала я по человеческой привычке, но вполне могла бы и молчать. Сейчас мы с Боргезом думали вместе и были рады друг другу, тёплому утру, свежей соломе, уже постеленной конюхом на пол отбитого* денника.
— Виннифре-ед…
— Бая, Бая, Баяни-ист…
— Змею-юка моя!
— Руби-ин, Ру-убик!
В конюшню вошли наши. Тоже заглянуть к своим лошадям перед школой. А мне было пора. Я хотела до уроков купить газету с телепрограммой. Обычно у нас газеты приносит тётя Оля, но вдруг она в этот раз забудет или пойдёт в киоск слишком поздно, и всю программу раскупят. Очень бы не хотелось пропустить передачу Денисюка, надо же увидеть, как я выгляжу со стороны… И ещё, я на сто процентов была уверена, что Денисюк хотел мне что-то предложить — например, в другой передаче сняться, — но тут оператор начал ему показывать, что время ехать. Поэтому если даже на следующей неделе наша ферма в передачу и не попадёт, всё равно я хотела посмотреть «Островитян», чтобы понять, какой человек этот Кирилл Денисюк.
Я отцепила Боргеза от куртки. Он попытался снова прикусить её, но я отстранила его морду, затёрла ладонью влажное пятнышко на джинсе, вышла из денника, подхватила с полу свою сумку-рюкзак — и вперёд с песней!
Когда я бежала вниз по дороге, мне хотелось на самом деле запеть. Над яблоневыми и грушевыми садами в долине стояла тонкая белая дымка, а здесь, на горе, воздух был прозрачен и чист. Дорога передо мной искрилась — блестели на солнце камешки, выступающие из старого асфальта. Казалось, чтобы полететь, надо только посильнее оттолкнуться, и пару раз я прыгнула вверх на бегу — по этой дороге никто не ездит и никто не увидит, как я прыгаю, будто первоклашка.
Не полетела. Но всё равно было здорово.
В село я вошла хоть быстрым, но вполне приличным шагом. Чтобы купить газету, пришлось свернуть с обычной дороги в школу, газетный киоск стоял на трассе Севастополь — Симферополь. Ну, «газетный» — громко сказано. Это раньше, до перестройки, в нём действительно продавали только газеты и журналы, до сих пор сохранилась вывеска «Союзпечать». Сейчас киоск взял в аренду татарин Сервер и продаёт всё то же, что обычно продают в коммерческих ларьках — пиво, ром-колу, минералку, шоколадки, жвачку, — но и газеты у него бывают тоже. Особенно по четвергам и пятницам, когда печатают программу на неделю.
Мелочь я нащупала в кармане заранее.
— Здравствуйте!
— Здравствуй, конница! — Сервер не слишком похож на татарина, он светловолосый и голубоглазый. — Чего желаешь?
— У вас есть программа?
— «Теленеделю» бери!
Ага, самую дорогую газету! У меня на неё и денег не хватит.
— А «Крымская Правда» есть?
— Всё купили, конница! «Крымское Время» дешёвое бери!
Ничего оно не дешёвое, пятьдесят копеек… Я сосчитала мелочь на ладони — хватало впритык.
— Давайте.
До звонка оставалось десять минут. Я решила, что успею, и на ходу развернула пачкающиеся чёрной краской страницы — не терпелось посмотреть, когда выйдут «Островитяне».
…Так бывает всегда — после неприятности обнаруживаешь, что стоило за минуту до неё поступить чуточку по-другому, и не случилось бы ничего плохого.
Вот и сейчас, шла б я как нормальный человек, не читала на ходу — и заметила бы вовремя компанию Крапивихи. И обогнула бы стороной. А так обратила внимание на окружающую среду только после того, как услышала:
— О, бабы, вот и наша богатенькая Буратинка идёт!
И даже когда услышала, не поняла, что это говорят обо мне. А уж потом не понять было трудно, меня схватили за плечо и дёрнули так, что листы газеты полетели из рук.
— Стой, малая, потом почитаешь!
Поймала меня сама Тонька, её подружки стояли вокруг и веселились.
Про Тоньку Крапивину в селе пели песенку:
— Тонька-потаскушка,
Плюнь мне в ушко!
Но пели за глаза. В Крапивихе росту где-то метр девяносто, она сильнее многих мужиков. И, представьте, такая тётя учится в школе! В одиннадцатом классе. Правда, она редко раньше второго урока появляется, но учителя всё равно ей двоек не ставят, прогулов не отмечают, чтобы на второй год не осталась.
О Тоньке рассказывали много разного. Говорили, будто спит со всеми без разбору и притом за деньги. Говорили, будто пьёт всё, что горит. Будто врагам своим тайно пакостит или вполне явно избивает и «включает счётчик», то есть говорит, что ей должны и требует деньги. А ещё рассказывают, что она вместе с такими же подружками одну девчонку, которая их не послушалась, поймали и бутылкой от «Пепси-Колы» изнасиловали. Нас она раньше никогда не трогала. Может, потому, что мы в школу — вместе, домой — вместе, да и вообще редко с ней пересекаемся.
И тут — надо же так влипнуть! Я была уверена, раз меня поймали, то ничего хорошего ждать не приходится, и попыталась нанести мысленный удар. Как Верка как то раз, ночью.
Не вышло. Лапы Крапивихи не разжались, никуда она не побежала, вместо этого спросила:
— Ну что, Буратинка, дашь денежек тётям на опохмелку?
Я с отчаянием вспомнила — деревенские считают, что у нас полно денег. Ведь Владимир Борисович и Костик, его компаньон, арендовали целую ферму и платят работникам вовремя зарплату.
Эх, была б со мной Машка! Я рванулась в сторону, но Крапивиха цепко ухватила меня за шею сзади и сдавила так, что я чуть не умерла.
— У-ты какие мы смелые! — насмешливо протянула она. — Ну-к, бабы, посмотрим, что у нашей Буратинки в загашничке…
Я вспомнила тренировки с Машкой и попыталась достать Крапивиху ногой. Не достала. В ответ она ударила меня. Кулаком под рёбра. Ударила, и отбросила в сторону. Чуть шею не сломала. Я врезалась спиной в стену клуба — на задах клуба-то всё и случилось — и упала на землю.
От удара я не могла дышать и ловила воздух ртом, а воздух как бы ускользал. Рядом со мной на сухую короткую траву посыпались учебники, тетрадки, ручка, расчёска и перехваченная резинкой пудренница с треснутой крышкой.
— О! Наша Буратина клюв конопатый пудрит! Га-га-га!
Другой голос сказал:
— Ну да, конечно! Если б я была такая рябая, я бы повесилась!
Чёрт! Чёрт! Чёрт! Были б у меня деньги, я отдала бы сразу, тысячу бы долларов отдала, только бы оказаться возле школы, и чтобы наши были рядом, а Крапивихи не было… Но после того, как я купила «Крымское время» у меня остались только две лёгкие алюминиевые копейки.
Их тоже нашли.
Меня приподняли под мышки и проверили карманы, а я даже рукой не могла шевельнуть от унижения и ненависти.
Бросили.
— И ни фига нет у нашей Буратинки!
— Девки, вон Мишка идёт, мы его раскрутим щас на бутылку!
