туши, но Робину такое поведение все равно не понравилось. Он дождался, пока волчонок подкрадется футов на пять, и прыгнул, взмахнув крыльями и руля хвостом. В последний момент поджал смертоносные когти на ногах, а то так бы и убил несмышленыша на хуй. Волчонок взвизгнул и полетел кубарем в кусты, отец с матерью вскинулись было на защиту, но бросаться не стали, только тявкнули по разу, скорее испуганно, чем грозно.
— Я кому говорил идти на хуй? — обратился Робин к волкам. — Сидеть тихо и не выебываться, пока не доем!
Несчастный подросток, огребший пиздюлей, выбрался из кустов, подошел к родителям, уселся рядом и стал нервно чесаться.
— В следующий раз вообще убью, — пообещал Робин и вернулся к трапезе.
Через пару минут он вспомнил, что забыл помолиться перед едой. Нехорошо получилось. Но чего уж теперь…
Насытившись, Робин рыгнул, отошел от оленя на два шага (большие, однако, шаги у этой твари) и милостиво разрешил волкам:
— Жрите.
И пошел прочь, ковыряя в зубах когтем первого пальца правой руки. Удобно ковырять, куда удобнее, чем человеческим ногтем.
Удалившись от волков ярдов на сто, Робин остановился и попытался преклонить колени, но не сумел, не годится тело молодого ютараптора для таких жестов. Ничего, господь не обидится.
— Обращаюсь к тебе, господи, кем бы ты ни был, с сердечной благодарностью, — провозгласил Робин.
Он хотел, чтобы эти слова прозвучали торжественно, но не получилось — не годится его тонкий нечеловеческий голосок для торжественных речей. Но что уж тут поделаешь…
— Благодарю тебя, неведомый господь, за чудесное спасение, — продолжил Робин. — Смиренно прошу тебя, подай мне знак, господи, кто ты конкретно есть, как тебя почитать, как молиться, какие обряды совершать и все такое прочее. И особенно хотелось бы получить знак насчет того, какая у меня теперь судьба и какое предназначение.
Робин склонил голову и с минуту смиренно ждал. На длинную морду Робина упал желудь. Робин решил, что это вряд ли божий знак, это, скорее, просто желудь.
— Сдается мне, господи, ты желаешь, чтобы я действовал по собственному усмотрению, — сказал Робин. — Тогда, если ты не против, я изложу тебе свои планы, а ты поправишь, если что. Так вот, я сейчас вздремну после еды немного, а ближе к вечеру отправлюсь в Локлир и отомщу за любимого брата, убью на хуй презренного узурпатора. Не знаю, как это у меня получится, но я полагаю, ты поможешь. А если не поможешь, я в обиде не останусь, ибо я тебе и так уже ниибически благодарен за чудесное спасение и не осмелюсь желать большего, дабы не уподобляться золотой рыбке. И вот еще что, господи. Мне бы знак получить, кто ты все-таки такой. Если ты, например, Люцифер, то мне попов надо ненавидеть, храмы громить, кощунства творить и все такое. А если ты, скажем, Тор Громовержец, то тебе на христианскую церковь похуй. Поэтому подай знак, господи, будь любезен, очень тебя прошу.
Робин выждал подобающее время, но никакого знака не последовало.
— Твоя воля, господи, — вздохнул молодой ютараптор. — Тогда я пока буду соблюдать нейтралитет к христианским святыням. Ты уж не обижайся, господи, но без явной твоей воли я решительных шагов делать не буду. А то мало ли что.
Завершив таким образом беседу с неведомым богом, Робин спустился в овражек и прилег на куче сухих листьев. Полежал немного, но желание вздремнуть, одолевавшее его несколько минут назад, бесследно улетучилось.
— Это, наверное, знак, — решил Робин. — Неведомый бог желает, чтобы я не откладывал месть и направился в Локлир немедленно. И да будет так.
В два прыжка он выбрался из оврага и направился к Локлирскому замку размеренной трусцой. Впрочем, по человеческим меркам он передвигался довольно быстро, примерно как лошадь рысью. И уставал ничуть не больше, чем породистая лошадь, бегущая рысью. Зря бог-творец сотворил людей без хвоста, с хвостом бегать намного удобнее. И не только бегать. Если бы у всех людей были бы такие же хвосты, вся армия была бы кавалерией, и на овес не нужно было бы тратиться. Очевидно, всеведение бога-отца сильно преувеличено людской молвой. Ну и насрать.
— А все-таки сразу видно, что наш новый зять происходит из захудалого рода, — заметила леди Милдред. — Не хватает ему настоящего придворного шарма.
— Да ладно тебе, — отмахнулся сэр Гельмут. — От добра добра не ищут. Как же хорошо с Изабеллой получилось, слава тебе, господи! Я вот думаю, не принести ли отцу Бенедикту в монастырь даров каких в ознаменование? Надо же господа как-то отблагодарить…
— Чтобы принести каких-нибудь даров, надо сначала поиметь каких-нибудь даров, — возразила Милдред. — Чего с Триксом в набег не пошел?
Гельмут хмыкнул и смущенно замолчал. Дело в том, что сэр Гельмут не отличался выдающейся воинской доблестью, да и храбрость его оставляла желать лучшего. За всю свою жизнь он участвовал лишь в двух военных походах, оба раза в юном возрасте, и ни в одном из этих походов его меч ни разу не покидал ножен.
— Набегами стяжается доблесть и слава, но богатство стяжается не мечом, но умелым хозяйствованием, — заявил Гельмут. — Я вот думаю, может сдать Лягушачий Брод лет на пять в субаренду…
— Избавь меня от этих низких подробностей, — отмахнулась Милдред. — Скажи управляющему, пусть что-нибудь изыщет. А еще лучше, покрутись вокруг зятька, глядишь, одарит какой-нибудь милостью, пока под стол еще не свалился с перепою. Никакого, блядь, шарма…
Барон нахмурился и решительно встал на защиту новообретенного зятя.
— Чего доебалась до рыцаря, дура? — строго вопросил он супругу. — Ну, ужрался человек в дрова, так ведь имеет право! Ибо не просто так он ужрался, не от одной лишь пагубной страсти! Он, между прочим, одержал череду славных побед на поле брани, одолел чернокнижника святой молитвой, отнял у подлого узурпатора законный престол и еще только что обустроил свое личное счастье. Да от таких потрясений упиться сам бог велел!
— Бог не велит упиваться, — подала голос Марион, стоявшая за креслом господина. — Бог велит поститься, когда положено, а молиться велит всегда.
— Цыц, девка! — приструнил ее барон. — Не смей опошлять великий день! А ты, Милдред Айронсайд, не смей поносить его высочество, а то сейчас как огребешь оглоблей по сосальнику!
— Тоже ужрался, долбоеб, — пробормотала Милдред себе под нос.
— Чего?! — грозно вопросил Гельмут.
— Ничего, — буркнула Милдред и отвернулась.
Тем временем благородные рыцари, игравшие в чехарду меж двух столов, доигрались. Мифический зверь элефант, составленный из потных рыцарских тел, пошатнулся и обрушился немалым весом на стол с блюдами, при этом какую-то девку сильно придавили, она истошно визжала. Сэр Реджинальд Хеллкэт плюхнулся рыцарским задом в блюдо из-под жареного лебедя и заливисто хохотал, приговаривая:
— Кукареку, бля!
— Эх, где моя молодость, — вздохнул Гельмут.
— Долбоебы, — прошептала Милдред.
Откуда ни возьмись, появилась новобрачная, на подоле ее традиционного белого платья алело винное пятно.
— Вуаль уже проебала, — констатировала Милдред.
— Каламбур! — воскликнул Гельмут, сгреб жену в объятия и смачно поцеловал в уста прежде, чем та успела увернуться.
— Горько родителям! — завопил сэр Хеллкэт из блюда.
— Отстань, алкоголик! — возмутилась Милдред, но неубедительно.
И когда муж стал целовать ее взасос, она не сопротивлялась.
