— Не понял, — сказал он. — Бонни, что значит вырастить одежду?
— То и значит, — ответила Бонни. — Ты же оборотень, тебе должно быть похуй что выращивать: шерсть или одежду. Или перья, как этому дракону. Я уже заебалась тебе одежду наколдовывать.
— Но я не умею! — воскликнул Мелвин. — Шерсть — она как-то сама собой отращивается, а управлять процессом я не умею.
— Ну и дурак, — сказала Бонни. — Дракон умеет, а ты не умеешь. Долбоеб.
— А причем здесь дракон? — не понял Мелвин.
— Он тоже оборотень, — объяснила Бонни. — Я смотрела, как вы грызлись, у тебя и у него плоть устроена одинаково, вы однотипные оборотни. Только он умный, а ты дурак.
Мелвин насупился и спросил:
— Почему это я дурак?
Он хотел, чтобы вопрос прозвучал грозно, но не получилось. Очень трудно быть грозным, когда ты голый. Вот и на Бонни его попытка не произвела ни малейшего впечатления.
— По жизни дурак, — сказала она. — Ты когда псом оборачиваешься, речь утрачиваешь напрочь, а дракон в любом облике разговаривает, как человек. Ты когда дерешься, прешь напролом, как мудак, а дракон соображает, когда надо драться, а когда лучше убежать. А когда дракон отращивает новый член взамен откушенного, он сразу перьями покрывается, а у тебя шерсть растет только там, где ни разу не откусили. Дурной ты оборотень, недоделанный.
— Гм, — сказал Мелвин.
Бонни подошла к нему и потрепала по плечу.
— Да не расстраивайся ты, — сказала она. — Я не в обиду говорю, а чтобы ты понимал. Одежду я наколдую, только лучше сначала, наверное, снова принять облик как на иконе. А то узнает кто в лицо, не дай бог… Бенедикт, например…
— А что Бенедикт? — пожал плечами Мелвин. — Бенедикт — поп достойный, вменяемый. При других обстоятельствах я бы с ним союз заключил против Роберта-коммунара. Поначалу я, конечно, на Бенедикта зол был, потому что он жесток неимоверно и когда меня в замковом застенке пытали, он такое придумывал, что до сих пор передергивает, как вспоминаю. Я его как впервые увидел после той моей казни, сразу в глазах помутилось, чуть было не загрыз. А потом подумал и понял, что не зря мне господь не попустил его загрызть. Потому что Бенедикт, хоть и не святой никакой, а грешник злоебучий, мудак трижды опизденевший, тремя кадилами выебанный… но союзник из него может получиться вполне достойный. Если бы не этот дракон… Я Бенедикту собирался открыться, когда Роберта убью. Потому что без него мое повторное воцарение легитимизировать будет очень непросто. А с ним просто.
— Но ты же еретик богомерзкий, — заметила Бонни. — Тебя на костре сожгли. И не покаялся ты ни хера, до самого конца обвинял Роберта и Бенедикта в грехах и преступлениях, клеветал и кощунствовал нагло и закоренело. За то и поплатился.
— Клеветал и кощунствовал — это пока в Локлире Роберт сидит, — возразил Мелвин. — А когда в Локлире сяду я, это будет не клевета и не кощунство, а духовный подвиг, типа, пошел на мученическую смерть, но господь не попустил и явил чудо. Поняла?
— Поняла, — кивнула Бонни. Немного помолчала и добавила: — Вон там, в траве, какое-то тело копошится. Думаешь, это Бенедикт?
— Не думаю, а уверен, — ответил Мелвин и улыбнулся. — Я когда в собачьем теле пребываю, нюх у меня становится ниибический. Я все жду, когда же он храбрости наберется и вылезет, намекаю, намекаю…
Отец Бенедикт выскочил из травы, как стрела из арбалета. В руках он сжимал чудотворный посох, направленный волшебным наконечником прямо на Мелвина. Выражение лица Бенедикта напомнило Мелвину загнанную в угол крысу.
— Сейчас ты у меня донамекаешься! — завопил святой отец. — Как переебу лучом божьего огня, пиздец тебе настанет немедленно!
Судя по всему, этой тирадой Бенедикт намеревался Мелвина напугать. Но не вышло.
— Дракона ты этим лучом не переебал, — сказал Мелвин. — А Бонни говорит, мы с драконом одинаковые по устройству, правильно я говорю, Бонни?
— Угу, — подтвердила рыжая ведьма.
— Я этой девочке в колдовских делах доверяю, — продолжил Мелвин свою речь. — Она в колдовстве знает толк. В отличие от тебя, мудака. Так колдовская палка твоя не поможет тебе ни хера. Кстати, Бонни, ты как думаешь, эта палка божественная или колдовская?
— Никакая, — ответила Бонни. — Там под набалдашником спрятан волшебный артефакт, но он не святой и не дьявольский, его Гримпенская нечисть сотворила, а она духовно нейтральна, это всякому колдуну известно.
— Ты чего пиздишь?! — возмутился Бенедикт. — Я этот артефакт лично отобрал у самого дьявола…
Тут он понял, что проговорился, и смущенно умолк. Мелвин и Бонни засмеялись.
— Да ты, сука, с нечистой силой сношаешься, — сказал Мелвин. — Сам признался, мудозвон, в присутствии двух свидетелей.
— Да какие вы на хуй свидетели! — воскликнул Бенедикт.
— Да я не о себе, — сказал Мелвин. — Вон в тех кустах два монаха прячутся. Вылезайте, братья, и свидетельствуйте, пока вам пиздец не пришел.
Бенедикт крутанул посохом, и Мелвин быстро крикнул:
— Отставить вылезать!
И добавил, уже спокойнее:
— Потом вылезете, пусть этот долбоеб сначала успокоится.
— Я не долбоеб, а иерарх святой церкви, — заявил Бенедикт.
Но посох опустил.
— Ты не иерарх, а полутруп, — возразил Мелвин. — Ты одной ногой в могиле стоишь, знаешь, почему?
— Почему? — спросил Бенедикт.
— Потому что если мы с тобой не договоримся, я тебя убью, — ответил Мелвин. — Или, может, ты хочешь проверить, кто из нас двоих милее всевышнему? Твой артефакт против моей силы оборотня? Один на один?
Бенедикт нахмурился и некоторое время молчал. Затем сказал:
— Допустим, не хочу. Что дальше?
Мелвин улыбнулся и сказал:
— Тогда начнем договариваться. Эй, монахи! Валите на хуй, пока живы, нам с Бенедиктом лишние уши больше не нужны.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. Противостояние
Они сидели на поваленном дереве: Мелвин и Бонни — рядом, Бенедикт — поодаль. Время приближалось к полудню, солнце ощутимо припекало, Бенедикт то и дело утирал со лба пот, Бонни тоже заметно вспотела. Только Мелвин Кларксон, вновь принявший облик святого Михаила, ничуть не страдал от жары. Зато страдал от неудобного тела — голова огромная, ручки-ножки маленькие, лысина на пол-головы, жуть!
— Это ж надо было так лошадей перепугать! — вещал отец Бенедикт. — Обычно если какой зверь на дорогу выскочит, волк, например, или кабан, да хоть сам черт! Лошадь — она что делает? Отбежит в сторонку ярдов на сто и стоит себе смирно, только глазом косит. А сейчас как ухуячили, куда глаза глядят, так прямо пиздец какой-то. Магия это богомерзкая, истинно вам говорю, богомерзкая магия и ничто иное!
