— Все равно оно, — непонятно сказал Бенедикт. И сразу пояснил: — Сэр Роберт очень разволновался, когда ее узрел. Бледный стал, ушел в палатку, сидел там до глубокой ночи, не то думал, не то колдовал предварительно, потом позвал Сильвера и пошли они свое колдовство творить.
— Точно колдовство? — переспросил Мелвин. — Не святую молитву?
— Да иди ты на хуй! — возмутился Бенедикт. — Заебал уже к словам придираться! Если мы с тобой победим, значит, это было колдовство, а если проебем — значит, святая молитва. Что тут непонятного?
— Я той ночью никакого колдовства не заметила, — подала голос Бонни. — Когда могучий колдун творит сильные чары, возмущения тонких материй очень далеко расходятся. Той ночью такого не было.
— Тем не менее, колдовство было, — заявил Бенедикт. — Я своими глазами видел, как Роберт имитировал благочестивую молитву, и от этого тропа, по которой шли мятежники…
— Не мятежники, а поборники справедливости, — поправил его Мелвин.
— Да, ты прав, поборники справедливости, — согласился Бенедикт. — Так вот, Роберт воззвал к господу, ну, то есть, сделал вид, что воззвал, и поборники справедливости провалились и все до единого утопли. Кроме вашего высочества.
— Может, механическое устройство? — предположил Мелвин.
— Чего? — переспросила Бонни. — Я такого колдовства не знаю.
На ее реплику никто не обратил внимания.
— Я думал над этим, — сказал Бенедикт. — Но тогда это устройство должно быть поистине циклопическим. Нет, это было колдовство. Кстати, ваше высочество, разрешите узнать, зачем вы вышли в одиночестве далеко вперед — на разведку или на переговоры?
— Какие на хуй переговоры? — возмутился Мелвин. — На разведку я вышел. Мое превращение в оборотня шло полным ходом, я уже обрел ночное зрение, а сила и ловкость намного превзошла все, доступное мне ранее. Я тогда еще не понимал, что со мной происходит, думал, господь милость ниспослал. Мы с Робином до этого пол-ночи молились.
— То есть, это все-таки всевышний превратил ваше высочество в оборотня? — удивился Бенедикт.
— Очень надеюсь на это, — сказал Мелвин. — Это представляется вполне вероятным, но я не вполне убежден в этом. Слишком уж непостижимо, каким конкретным образом господь соизволил выразить свою волю. Слишком много там происходило странного и нелепого. Девка, например…
— Какая девка? — заинтересовался Бенедикт.
— Девка-оборотень, — объяснил Мелвин. — Вышла из болота, стала приставать к нам с братом с глупыми речами. Очень красивая девка была, как ангел, только не небесная, а земная. Мы сначала подумали, что это кикимора, решили вдуть, все равно, типа, помирать, прорваться-то мы не чаяли, ежу ясно, что заслон Роберт выставил непреодолимый. Ну, и вдули по разу. Девка не сопротивлялась, но потом стала говорить глупости и дерзости, и еще она оказалась неуязвима и нечувствительна. И одежда у нее была не настоящая, а такая, как сейчас на мне.
— Оборотень? — заинтересовалась Бонни. — Она вас с Робином заразила? Стало быть, оборотничество передается половым путем?
— Не дай бог, — ответил Мелвин и поежился. — Это ж какой пиздец настанет, если каждая блядь…
— Ты на кого это намекаешь? — спросила Бонни.
— А почему пиздец? — спросил Бенедикт.
— Эта девка по ходу на ладони отрастила челюсти с зубами, — ответил Мелвин Бенедикту. — Раскрыла ладонь, отрастила и клацнула, а потом рассосала. И сказала, что умеет такое в любом месте отращивать.
— Ух ты ни хуя себе прости господи, — выдохнул Бенедикт и перекрестился.
Бонни рассмеялась.
— Тоже хочу так уметь, — сказала она. — А прикольно будет, если ты меня заразил этим делом. Какие там были первые признаки?
— Паховый зуд, — ответил Мелвин. — Как при триппере, но другой. Потом проходит, но начинают проявляться новые свойства. Начинаешь видеть ночью, ловкий становишься неимоверно…
— А куда потом делась эта девка? — спросил Бенедикт.
Мелвин помолчал, затем сказал:
— Там хуйня вышла. Как мы с братом ее закончили пользовать, она словно ебанулась, начала какую- то херню нести, дескать, рабство — это плохо, и она, дескать, может вывести нас с болота незаметно для воинов Роберта, но так делать не будет, потому что рабство — это плохо… А потом стала просить, чтобы мы ее сильнее бранили, потому что ей это типа нравится. Ну, мы ее бранили-бранили, потом стали пиздить руками-ногами, потом мечами рубить. А ей похуй, она же оборотень, ей ногу отрубишь, а она обратно прирастает. В конце концов, сожгли эллинским огнем на хуй.
— И как, сработало? — заинтересовался Бенедикт.
— Непонятно, — пожал плечами Мелвин. — Девка исчезла, но сгорела или съебалась — хуй разберешь. Там так полыхнуло, что хер чего разглядишь. Мне показалось, она превратилась в летающую хуйню и улетела на хуй, как я с костра.
— Понятно, — сказал Бенедикт.
Неожиданно встал, подошел к Мелвину и Бонни, и уселся на бревно между ними. Повернулся к Бонни и сказал:
— Я бы на твоем месте, ведьма, бежал бы отсюда, куда глаза глядят с такой скоростью, словно за тобой черти гонятся.
— Почему? — удивилась Бонни.
— А вы там в келье разве не еблись? — удивился Бенедикт.
— Еблись, конечно, — ответила Бонни. — А что?
— Ты, возможно, заразилась от его высочества, — объяснил Бенедикт. — Ты теперь, возможно, тоже оборотень.
— Возможно, — кивнула Бонни. — И что теперь?
— Как что? Ты ему теперь опасна! Он тебя убьет при первом удобном случае!
Мелвин и Бонни одновременно рассмеялись, не сговариваясь.
— Долбоеб ты, Бенедикт, — сказал Мелвин. — Сразу видно долбоебского простолюдина, не имеющего понятия о дворянской чести. Бонни, не бойся, тебе от меня ничего не грозит.
— Я и не боюсь, — сказала Бонни. — Ты у меня не первый рыцарь, если посчитать всех, кто меня по сеновалам валяли — никаких пальцев не хватит. Короче, вашу дворянскую породу я знаю очень хорошо. Если ты кому чего должен — ты такому человеку никакого зла не причинишь, а если и причинишь, то потом покаешься и будешь молиться усердно за упокой невинно убиенной души. Так что я ничуть тебя не боюсь. Понял, Бенедикт? Вали на хуй с нашего бревна.
— Не «понял, Бенедикт», а «святой отец», — поправил Бенедикт девку. — И не «вали на хуй», а «позвольте нижайше попросить…»
— Вали на хуй! — перебил его Мелвин и гнусно заржал.
Мелвин свалил с бревна.
— В Истборне была похожая история, мне мама рассказывала, — сказала Бонни. — Вышел из леса прелестный юноша с обручем на башке, и торчал из того обруча драгоценный камень огромной величины. И был тот юноша одет в невиданные одежды, и не было на его теле ни следа никакой немощи. Только ебанут он был на всю голову, притом не в переносном смысле, а в самом прямом. Ходил по деревне, выспрашивал всякую херню, а когда его о чем-то спрашивали — отвечал невпопад, как безумец. Парни его сначала боялись, а потом поняли, что безобидный, перестали бояться и отпиздили дрынами из забора. Только ему было похуй, точь-в-точь, как ты, Мелвин, рассказывал…
— Не «ты, Мелвин», а «ваше высочество», — перебил Мелвин ведьму.
— Иди на хуй, Мелвин! — отозвалась ведьма. — А будешь пиздеть не по делу — будешь потом сам себя расколдовывать.
