хлеба с маслом не останется. Тем более — знакомый с бизнесом. Поссорился он тогда с Игорем Олеговичем крепко — месяца два, наверно, они друг с другом не разговаривали. Потом помирились — всё-таки старая дружба — но, конечно, уже не то.
— Фёдор Степанович, я пока в вашем рассказе ничего такого, что заставило бы Яновского подозревать больше других, не вижу. Ну, случилась размолвка, ну, лишился он тёплого местечка, но ведь не так — ни с того ни с сего. Он же не мальчик, должен был понимать, что Игоря Олеговича позарез припёрло. И потом — когда это случилось? Два года тому назад. Нет, чтобы два года держать зло — нужна не такая обида.
— Погодите, Геннадий Ильич, погодите. Это пока вступление. Главное — Алла Анатольевна.
— Что, ещё один любовный треугольник?
— О музыканте, значит, вам уже доложили? Но вы, Геннадий Ильич, этим сплетням не верьте. Ведь у нас как: стоит женщине два раза показаться в ресторане с мужчиной — сразу скажут: хахаля завела. Нет, здесь другое: Алла Анатольевна действительно любит музыку, а Сазонов, по её словам, сам-то я в этом не разбираюсь, очень талантливый флейтист. Ну, и она у него вроде как спонсор — ну, там на конкурсы проталкивает, концерты организует, чтобы не век ему по кабакам играть. Нет, Геннадий Ильич, поверьте моему опыту: здесь ничего такого. А вот Яновский… Тут действительно треугольник. Причём — давний. Ещё до свадьбы. Когда и он, и Бутов — оба за ней ухаживали. Конечно, как и что там у них сейчас — толком не знаю, а сплетничать не хочу. Но, обратите внимание, со смертью Бутова…
Брызгалову надоели эти клеветнические намёки, и он опять перебил Пушкарёва:
— Всё равно, Фёдор Степанович, не убедили. Нет, что поделились — спасибо: времени мне сэкономили… думаю, правда, не много времени… и Сазонова, и Яновского я так и так обязан проверить — а вот ваши подозрения… нет, не убедили, Фёдор Степанович… хотя к сведению, конечно, приму. А сейчас, если у вас нет больше ничего конкретного — Вера Максимовна. Мне необходимо допросить всех бывших бутовских рабынь, а она по телефону сказала моей секретарше, что без вашего разрешения никаких показаний давать не будет. Так что, очень прошу — заметьте, Фёдор Степанович, в интересах следствия — позвонить ей и сказать, чтобы не дурила. Пусть, если это ей нравится, в свои садомазохистские игры играет с вами, а не со следствием.
— Причём здесь садомазохистские игры? Вера Максимовна вовсе не мазохистка, а рабыня по убеждениям! По природе, по духу, уж не знаю там по чему ещё, но она — рабыня. Для которой беспрекословное повиновение хозяину является смыслом жизни. Впрочем, Геннадий Ильич, вам этого не понять… Я ведь, честно сказать, и сам… вроде бы 'рабовладелец', а всё равно понимаю плохо… Когда мне её два года назад — скажу по секрету, в погашение долга — привёл Игорь Олегович, я тоже, как вы сейчас, подумал, что она из тех женщин, которых в постели заводит плётка, а оказалось — совсем не то. Плётка ей не нравится ни под каким соусом: ни в постели, ни так. Но, поскольку рабыня, понимает, что без наказания ей нельзя — и терпит. И более: принимает с благодарностью. Хотя, уверяю вас, никакого удовольствия при этом не испытывает. Скорее — напротив… Это, Геннадий Ильич, я вам говорю к чему: отнеситесь, пожалуйста, к ней с пониманием — не смотрите на неё, как на чокнутую.
— Что значит — 'с пониманием'? Ваше Величество Госпожа Рабыня — так обращаться к ней?
— Ох, Геннадий Ильич, не зря о вас у подследственных слава идёт, как о первостатейной язве! Где, скажем, Костенко, не мудрствуя лукаво, — в морду, вы словом много больней достанете! Как обращаться… обыкновенно! По имени-отчеству. Не проявляя, по возможности, ненужного любопытства. А то в девяносто восьмом товарищ Люмбаго всё пытал Веру Максимовну, как, мол, она дошла до жизни такой? Чтобы из обыкновенной советской женщины — вы же знаете, терминология у прокурора ещё та! — вдруг захотеть стать рабыней? Под чьим тлетворным влиянием? Добровольно? Не может быть! И, если не хочет попасть в психушку, пусть лучше расскажет, каким именно образом Бутову удалось её растлить? Ну, и далее — в том же роде… Так вот, Геннадий Ильич, я очень надеюсь, что в таком тоне и таких вопросов у вас к Вере Максимовне не будет?
— Что 'в таком тоне' — это, Фёдор Степанович, я вам обещаю твёрдо — не будет. А вот о чём спрашивать Веру Максимовну — это уж мне решать.
После столь категорического завершения разговора Пушкарёву не оставалось ничего иного, как, созвонившись с горничной, приказать ей ответить на все вопросы следователя, ничего не утаивая. Но последнее слово Фёдор Степанович всё-таки решил оставить за собой:
— Теперь, Геннадий Ильич, на Верочкину искренность можете положиться полностью. Гарантирую — от вас она теперь ничего не скроет. Потому как — рабыня. И если хозяин ей что-то приказал, то — свято.
Однако такой возможности — оставить за собой последнее слово — Пушкарёву майор не дал:
— Премного вам, Фёдор Степанович, благодарен. Особенно… если раньше вы не приказали ей прямо противоположного… врать, например, напропалую! А всякое слово хозяина для рабыни свято…
(Передразнивая Пушкарёва, майор ни сном, ни духом не ведал, какой трагический оттенок вскоре приобретёт эта невинная фраза.)
Езды от конторы до городской квартиры Фёдора Степановича было минут пятнадцать — по удобной, ещё 'обкомовской' трассе. Правда, теперь, когда новое городское начальство облюбовало другой квартал, экологически более привлекательный, прежнее сквозное — бывшее 'им. Ленина' — шоссе сплошь утыкали светофорами, и по Романовской улице прокатиться, как встарь, 'с ветерком', было нельзя, но всё равно, в сравнении с прочими, набитыми под завязку улочками и переулками, требовалось значительно меньше внимания — мысли Геннадия Ильича рассеялись и потекли свободно.
'Стареешь, Фёдор Степанович, стареешь! 'Рабыня обязана беспрекословно повиноваться', а сам то назвал её ласково — 'Верочкой'! И ведь два раза оговорился. В постели — оно, конечно… а так… нет, господин Пушкарёв, никакая она тебе, к чертям, не рабыня! И все эти разговоры о её якобы рабском положении оставь для своей супруги! А для меня они… ладно, Фёдор Степанович, вольному — воля. Мне твои семейные взаимоотношения — до лампочки… Что же до Веры Максимовны… а ведь здорово я угадал- то! Ай, да Бутов, ай, да бизнесмен! Хотелось бы знать, что было вначале: социально-эротические фантазии или деньги? 'Воспитывая' рабынь, ты пришёл к мысли, что на этом можно прилично заработать — или уже вначале? Набирая первых 'студенток', уже думал о 'прибавочной стоимости'? Эх, не там прокурор копал! Ему бы не зацикливаться на твоих извращениях, а натравить на тебя налоговую инспекцию…
А Костенко-то — тоже гусь! Ну, погоди, он у меня дождётся! 'Нарыл', понимаешь ли, музыканта и думает: ах, выкопал мозговую косточку! Совсем обнаглел старлей! Вконец распоясался! Привык у себя на линии из бомжей да вокзальных проституток выколачивать показания кулаками — и по-другому уже не может! Ну, ничего — попотеть ему у меня придётся…
А Фёдор Степанович — ишь! Прямо-таки выводит меня на Яновского! Интересно, с каким умыслом?.. Витёк — понятно: 'механизатор от сохи' — ему лишь бы не работать… а вот господин Пушкарёв?.. на Яновского я всё равно бы вышел — ан, нет: назвал… зачем?.. чтобы напакостить?.. непохоже… не тот масштаб… вывести из-под удара?.. а в этом, пожалуй, что-то есть… а если не Яновского, если таким образом господин Пушкарёв надеется вывести из-под удара себя? А что: того времени и тех сил, которые я затрачу на этого компьютерного гения, глядишь, да и не достанет на самого Фёдора Степановича?.. может он на это рассчитывать?.. может! Только, господин Пушкарёв, напрасно! Достанет! На всех! И на Яновского, и на музыканта, и на тебя! Хотя музыкант, похоже, действительно дохлый номер… а вот давний приятель Бутова… несостоявшийся претендент на руку и сердце Аллы Анатольевны…
Увы, непогрешимый эксперт, как мне ни жаль вас огорчать, но приходится расставаться с версией о спонтанном убийстве. По крайней мере — в отношении мужчин. Мог, мог, какой-нибудь из знакомых Бутова застрелить его хладнокровно! Заранее всё спланировав! А что из дамского 'Браунинга' — так ведь удобная вещь! Маленький, лёгкий, с хорошим боем и — что особо ценно! — вовсе не оглушительным выстрелом. А если в этот момент — там ведь до железной дороги всего метров сорок? — проходил поезд, то никто бы и в двадцати шагах не услышал выстрела из такого оружия! Что же касается дам… так уж и быть, Андрей Степанович, пока — заметьте, пока! — я соглашаюсь с вами: если стреляла женщина, то, скорее всего, спонтанно. А дальше… дальше — посмотрим…'
Визит к Вере Максимовне не внёс никакой ясности — напротив: напустил нового тумана. Кареглазая, темно-русая, в кружевном передничке поверх простенького, однако же дивно скроенного и пошитого
