Геннадий Ильич привык и обычно не обращал на них внимания, но сейчас, в связи с бутовским делом, задумался как-то по-новому: ох, уж это пресловутое 'право собственности'! И ладно бы — на неодушевлённые предметы: деньги или имущество — так ведь нет! Мужу на жену, жене на мужа, родителям на детей, государству на подданных постоянно хочется закричать: это — моё! Моя жена, мой муж, мои дети, мои рабы! Даже бессловесная тварь — и то… по-своему, но — предъявляет… на него, на Геннадия Ильича…
Вообще-то подобные аспекты человеческих взаимоотношений Брызгалова раньше если и интересовали, то с чисто утилитарной точки зрения: 'не попасть под каблук' — то есть сохранить необходимый и для работы, и для душевного комфорта минимум свободы. Однако сейчас, по ходу расследования тесно соприкоснувшись с добровольными рабынями Игоря Олеговича, майор о таких аспектах не мог не задуматься всерьёз — и посему, вопреки обыкновению в разговорах со Студенцовой не касаться отвлечённых тем, на этот раз (между ужином и постелью) изменил себе:
— Лидочка, прости, пожалуйста, но мне надо по работе. Очень важно. Я знаю, что там у вас на Кавказе на женщину смотрят как на рабыню. А сами женщины? Они себя рабынями чувствуют?
Студенцова задумалась и после небольшой паузы стала отвечать не вполне уверенно:
Ну, Геннадий Ильич, — Геной или Геночкой Лидия называла майора только в постели, — Кавказ большой. У армян — одно, у грузин — другое, у абхазов — третье… Вообще — у мусульман строже. Особенно у многоженцев… Но ведь и как у нас — когда жена лезет на место мужа — тоже ведь ничего хорошего. Сплошные разводы… А сами женщины — чувствуют ли они себя рабынями?.. Ей Богу, Геннадий Ильич, не знаю… Ведь у них так сложилось… Испокон веку… Если и чувствуют — то не жалуются. По крайней мере — я не слыхала. Что пьют, что бьют — иногда да. Но это ведь и у русских. Причём — много чаще. А что они рабыни, нет, Геннадий Ильич, таких жалоб я не слыхала… Хотя, конечно, если на них посмотреть по- нашему…
Брызгалов понял, что ничего существенного по интересующему его предмету Лидочка сказать не способна и поцелуем оборвал её спотыкающийся монолог.
Утро четверга началось со звонка полковника:
— Геннадий Ильич, знаю, что похвастаться тебе нечем. Но я, как видишь, не тороплю, вхожу в положение. Так что — вкратце — твои соображения по Бутову? С подозреваемыми — как?
— Андрей Сергеевич, — почти взмолился Брызгалов, — побойтесь Бога! Два дня всего, а вам уже подавай подозреваемых! Поручили бы это дело Костенко — он вам не за два дня, а за два часа не то что подозреваемого, а и преступника предоставил бы. Какого-нибудь бомжа-бедолагу.
— Майор, ты это брось — особо не задирайся. Знаешь, что ценю — и пользуешься. Мало того — обижаешь некоторых. Не меня, разумеется. Но и на меня — рикошетом. Нашему заслуженному прокурору грубостей наговорил вчера, а он, между прочим, дошёл до генерала. Даром, что на пенсии, а старые связи у него — будь здоров. Пожаловался, что есть, дескать, майор Брызгалов, который ни в грош не ставит ценные советы старших товарищей. Зазнался сверх всякой меры. Ну, а мне генерал позвонил домой — будто бы по-дружески…
— Вот старый хрен! Простите, Андрей Сергеевич, он ведь чего удумал! На даче у Бутова — срочный обыск. С собаками. На предмет обнаружения расчленённых тел. Он и всегда-то был — вы знаете. А сейчас и вовсе уже оборзел. Повсюду маньяки чудятся! Нет, если бы можно, я бы детям и пенсионерам триллеры запретил смотреть. Особенно — американские.
— Не оправдывайся, майор, не оправдывайся! Знаешь ведь, что Люмбаго демагог ещё той закваски — а всё равно! Язык придержать — ума не хватило! Прокурор — он ведь хитрый: свой бред о маньяках и расчленёнке выдал только тебе. А генералу сигнализировал, что, мол, убит известный в нашем городе предприниматель, а следователь Брызгалов, как говорится, мышей не ловит. Мало того — демонстративно игнорирует ценные советы старших товарищей. А между тем — широкая общественность возбуждена и недовольна. Конечно, сейчас влияние у прокурора не то, что прежде, но всё равно — перестраховаться любят у нас всегда! — дело об убийстве Бутова поставили на контроль в Москве. И хоть Бутов для Москвы так, мошка по их масштабам, но раз попало на контроль, теребить меня будут точно… ладно, майор, не съем! Ты мне сейчас формально: планы, зацепки, версии — придираться не буду, понимаю, что за два дня ни хрена путного не нароешь. А для отмазки — надо. Чтобы уж если гнать туфту, то красивую. Наверху, знаешь, в крапинку да в цветочек любят.
Брызгалов, вкратце доложив полковнику о ходе расследования, поделился также своими опасениями относительно бутовских 'идейных' рабынь — по своей инициативе он бы этого делать не стал, но если появилась возможность подстраховаться, то почему бы ей не воспользоваться? Однако на эту гипотезу майора Андрей Степанович отреагировал достаточно неожиданно: беспощадно высмеяв брызгаловские соображения о якобы возможной 'мистической' связи между Бутовым и его рабынями.
— 'Со смертью Игоря Олеговича жизнь для его рабынь утратила всякий смысл', - ехидно передразнил полковник. — Надо же до такого додуматься! Нет, Геннадий Ильич, прокурору до тебя далеко! Больше, чем на маньяка — не тянет! Ты же — эка куда хватил!
Выслушав сию ироническую сентенцию, Брызгалов не обиделся — как ни крути, а повод он дал, лучше не надо! — и, дождавшись пока Зубов выпустит пар, ввернул самым невинным образом:
— А конкретней, Андрей Степанович, у вас по ходу расследования есть какие-нибудь соображения? Поделились бы — а? Дело-то — сами видите… Да и Москва — опять же…
— Хитёр, Геннадий Ильич, хитёр… конкретнее… чтобы в случай чего свалить на меня же… конкретнее… Алла Анатольевна — зря ты, по-моему, ею пренебрегаешь.
— Так ведь, Андрей Степанович, у неё почти стопроцентное алиби. Во время убийства Бутова она была у себя на даче. Я, конечно, перепроверю, но зачем ей врать? Или вы что-нибудь другое знаете? Так поделитесь?
— Нет, майор, определённого — ничего. Всего лишь — старые связи. Отец у Аллы Анатольевны — в девяносто четвёртом инвестиционный фонд 'Аркадия', помнишь? Ещё демонстрацию тогда разъярённые бабуси устроили, будь здоров? А Кузнецов — один из тайных организаторов этого фонда. Ну, дело тогда кое-как замяли, и Кузнецов с той поры всё больше по заграницам. Однако, если Алла Анатольевна вздумала избавиться от мужа, для её папаши — не проблема. Вот тебе и алиби…
— Ох, Андрей Степанович, недаром я ещё во вторник почуял: гиблое дело! Удружили — называется! Да ведь если Кузнецов — это же глухой висяк! Мертвей не бывает!
— Напрасно, Геннадий Ильич, — бывает! Сам знаешь. А Бутов — я тебе и во вторник, и сейчас говорю — не висяк. С девяносто четвёртого-то — сколько воды уже утекло! Кузнецов теперь далеко не в той силе, что прежде.
Ещё раз напомнив, что дело об убийстве Бутова на контроле в Москве, полковник повесил трубку. Брызгалов по окончании разговора несколько минут приводил в порядок свои, сбившиеся с толку, мысли. Он, вообще-то, планировал с утра познакомиться и провести 'собеседования' с Галушкиной, Олудиной и Ковальчук — наследием, так сказать Игоря Олеговича. Однако после разговора с полковником планы пришлось несколько скорректировать, и Геннадий Ильич, предупредив Зиночку, что вернётся к четырнадцати часам, с нелёгким сердцем отправился в Дубки. Разговор с бутовскими 'идейными' рабынями ему представлялся куда более срочным, чем допрос Аллы Анатольевны — по возвращении Брызгалов узнал, что предчувствие его, к сожалению, не обманывало. Но это — по возвращении, а пока, выруливая на загородное шоссе, майор утешался тем, что на даче Игоря Олеговича он, кроме вдовы, поговорит с Лидией Александровной, которая тоже ведь из бутовских 'идейных' рабынь. Тем не менее, беспокоящий червячок не унимался: Завалишина, по его мнению, вполне могла подождать — и в Дубки Геннадий Ильич приехал в далеко не радужном настроении.
Допрос Аллы Анатольевны поначалу не представлял интереса: да, и в понедельник, и во вторник она была на даче; мужа в последний раз видела в понедельник утром; разговаривала с ним по телефону — вечером; когда точнее — она не помнит, надо спросить у секретарши; о смерти Игоря Олеговича узнала во вторник — от него, от Брызгалова; её показания могут подтвердить и Завалишина, и охранники, и горничная, а относительно вечера понедельника — ещё и Яновский: он заходил, пили чай, разговаривали — был у них примерно от восьми и до полдесятого вечера; нет, подозревать кого-то — она не подозревает;
