не из страха — хотя Игорёк их наказывает порой сурово — а по зову сердца… Всё, Геннадий Ильич, более ничего не могу сказать. А если вас интересует теоретическая сторона дела — обратитесь к Яновскому. Они с Игорьком по этому поводу много спорили. Да, чуть не упустила: Пушкарёву не верьте.
— Почему, Алла Анатольевна?
— А его высказывание, 'если хозяин прикажет, то для рабыни свято' — чистейшее фанфаронство. Неужели вы не почувствовали? Какой хозяин? Игорёк бы — возможно. Да и то… Вы вот хотите знать — до каких пределов? Насколько рабыни живут не по своей воле? Трудно сказать, но во всяком случае, приказать покончить самоубийством или кого-то убить — уверена — не получится. Даже у Игорька — приди ему эта глупость в голову — вряд ли бы получилось… А уж у Пушкарёва-то — смешно! Какая, к чёрту, ему Вера Максимовна рабыня?! Прекрасная горничная, избалованная любовница, капризная 'дочка' — у неё же инфантильность природная, Игорьку в своё время, чтобы справиться с её 'детскостью', много пришлось помучаться — но не рабыня. Ну да, Пушкарёв её иногда ремешком постёгивает: легонько — как маленькую девочку. Но это, знаете, даже не настоящие садомазохистские игры, а, как бы это сказать, игры в 'садомазохистов'. А он — рабыня! Вообразил себе! Вот помяните моё слово, но не пройдёт и года, как Пушкарёв женится на Вере Максимовне! То-то для его Зульфии Эльдаровны будет сюрпризец!
Последнюю фразу Алла Анатольевна произнесла с плохо скрываемым злорадством, и Брызгалов понял, что давнее 'дружеское' участие жены Пушкарёва в бутовских семейных отношениях не забыто.
Яновского в Дубках не было, а разговор с Лидией Александровной майор, торопящийся возвратиться в город, решил отложить до другого раза. Распрощавшись с хозяйкой, напомнившей ему о завтрашних похоронах, Геннадий Ильич сел за руль своего верного — но и капризного! — 'жигулёнка'.
Всю дорогу до города в голове Брызгалова то так, то эдак прокручивался разговор с Аллой Анатольевной — будто бы в магнитофоне нетрезвым хозяином то и дело переключаемом с перемотки на воспроизведение и обратно.
'Госпожа Бутова, стало быть, убеждена, что ни убийства, ни самоубийства рабыне 'заказать' нельзя… Ой ли, так-таки — убеждена?.. Во всяком случае, в отношении своего покойного мужа весьма и весьма сомневается…
Да, Игорь Олегович, поназагадывал ты загадок… Робкий с женщинами, у Аллы Анатольевны бывший едва ли не под каблучком — взял вдруг, да и восстал. Женщина это рабыня — и точка! И такой — взбунтовавшийся — Алле Анатольевне до того понравился, что она даже согласилась терпеть твои связи с 'воспитанницами'! Почище, чем у Уэллса — в рассказе, где мелкий предприниматель, накушавшись мухоморов, ставит на место свою чересчур расшалившуюся супругу! Но мне, Игорь Олегович, не это… мне бы понять, до какой всё-таки степени тебе удалось вышколить своих рабынь?.. хотя бы некоторых — 'идейных'… на что, соответственно, они способны?'
На въезде в город, поймав себя на том, что мысленно разговаривает с покойником, Брызгалов выругался и сосредоточил внимание на дороге — к чему, собственно, обязывал изменившийся ритм движения.
— 5 —
Нехорошее предчувствие, возникшее у Геннадия Ильича перед поездкой в Дубки, к несчастью, не обмануло. Другое дело, отложи он поездку, ничего бы не изменилось: узнал бы о несчастном случае раньше двумя часами — и только.
Грузовик. На перекрёстке. И удар вроде был не сильным — шофёр, в последний момент заметив выскочившую на дорогу женщину, отчаянно попытался затормозить, но Олудина Анна Ивановна так неудачно стукнулась виском о бордюр тротуара, что скончалась на месте.
'Или, наоборот, удачно? Если это самоубийство, а не несчастный случай? — мысль о самоубийстве пришла на ум Брызгалову сразу, едва он узнал об этом дорожно-транспортном происшествии. И тут же, в след, раскаяние и злость на себя: — Дурак! Поддался на провокацию полковника! Алла Анатольевна, ах, Алла Анатольевна! А что Алла Анатольевна? Кроме того, что тоже слегка 'с приветом' — нормальная баба! И к убийству мужа — яснее ясного! — отношения не имеет. Полковник зациклился на её папаше, а я — дурак дураком! — пошёл на поводу. Вместо того, чтобы срочно заняться 'идейными' рабынями, потащился в Дубки. И — пожалуйста! Ещё один труп! За Васечкиной — Олудина! Кто на очереди?! Которая — из шести оставшихся?'
По счастью, истерический приступ не затянулся. Минуты через три после трагического известия Геннадий Ильич полностью овладел собой. Более того, как ему показалось, понял, что надлежит предпринять немедленно и снял трубку:
— Алла Анатольевна, это опять я, Брызгалов. Дело совершенно срочное и крайне важное. С Лидией Александровной всё в порядке?
— Да, она в соседней комнате. Помогает с венками на завтра. Позвать?
— Не надо. Алла Анатольевна, только без вопросов — время не терпит — вы бы могли её наказать?
— Я?.. Не знаю… Не приходилось… Но если надо… Только, знаете, я плёткой владею не очень-то… Строго, вероятно, не смогу.
— Да при чём здесь плётка?! Ах, да, простите, вы же не в курсе. Кандалы, цепи, наручники у Игоря Олеговича, конечно, есть?
— Есть. В подвале. Где он наказывал провинившихся рабынь.
— Так вот, Алла Анатольевна, вы должны Завалишину на несколько дней сковать по рукам и ногам. Чтобы, не дай Бог, тоже не выкинула чего-нибудь с собой.
— Вы это, Геннадий Ильич, серьёзно?
— Более чем. Вы ещё не знаете, но сегодня погибла Олудина. Вроде бы несчастный случай, но самоубийства я тоже не исключаю. Да, очень важно: прежде, чем отправить Завалишину в подвал, придеритесь к ней. Чтобы для неё это выглядело именно наказанием.
— На хлебе и воде?
— А что, Игорь Олегович держал провинившихся так?
— В основном. Правда, не дольше трёх суток. А Лидию Александровну — её насколько?
— Пока не знаю. Но если дольше — можете смягчить режим.
— А завтра? Не пустить её на похороны — было бы крайне жестоко.
— Завтра?.. Отпевание, вы говорили, в двенадцать?
— В двенадцать.
— Я буду у вас в одиннадцать тридцать. Надеюсь — устерегу. И, пожалуй… скажите Завалишиной сегодня, что на похоронах она завтра будет. В виде, допустим, особой милости. Впрочем, не мне вас учить. Всё, Алла Анатольевна, вижу, что поняли. Подробности после. Мне ещё надо позвонить Пушкарёву и прочим. Извините. Спешу. До завтра.
Долгову, хозяину Надежды Галушкиной, быстро удалось втолковать, что к чему. Не разделяя опасений майора об эпидемии самоубийств, должной будто бы после смерти Бутова охватить осиротевших рабынь, против предложенных Брызгаловым профилактических мер он, тем не менее, нисколько не возражал: женщину посадить на цепь — милое дело!
А вот с Пушкарёвым вышла заминка. Этот жёсткий, беспринципный делец, узнав о предложенном Геннадием Ильичом средстве профилактики, сразу же встал на дыбы: — Верочку в цепи?! Да как можно! Что вы! Я её так никогда не наказываю! Нет, нет и нет!
— Фёдор Степанович, как вы её 'наказываете' — я в курсе. И кто она вам на самом деле — тоже. Но вы, кажется, недооцениваете опасность. Ведь речь, возможно, идёт о её жизни и смерти.
— Неужели, Геннадий Ильич, всё так серьёзно? Вы не преувеличиваете?
— Хотел бы надеяться… Очень… Но, к сожалению, не могу. Два дня — две смерти. Да, не отрицаю, с Олудиной действительно мог быть несчастный случай — я ещё не допрашивал шофёра. А если — нет? Если
