а не на скатерти стола и штанах соседей. Выпив, Пушкарёв задержал воздух, рыгнул и, почувствовав облегчение, продолжил с прежней пьяной сосредоточенностью:
— Верочка — нет. Верочка… ты всё равно не поймёшь, Андрюха. Ты, Геннадий Ильич… майор, я тебя на 'ты' — ладно? — тоже. Верочка… она… да я за неё, майор, знаешь! Загрызу любого! А ты, Андрюха, если ещё раз скажешь, что моя Верочка рабыня! Учти, бля! Верочка… баб у меня — истинный крест, не вру! — тыща была, не меньше. Все — бляди. Все — сучки. Каждая так и смотрит, что бы с тебя слупить. Вот эти стервы — они рабыни. Покажешь доллар — что хочешь. Так и стелятся. Все. А первая паскуда — моя Зульфейка! Ещё Манька и Клавка были — но это давно. Вообще — акулы! Вот этих тварей, Андрюха, — да! Хоть рабынями называй, хоть змеями подколодными. А Верочку, бля, не трожь! Она, бля, чистая! 'Можно, папочка', 'прости, папочка', 'люблю, папочка' — доченька Верочка, понял, бля?!
Майор, почувствовав назревающую ссору, — пьяный Пушкарёв явно задирался, провоцируя Яновского на ответную грубость — попробовал отвлечь разошедшегося бизнесмена, 'вызвав огонь на себя':
— Фёдор Степанович, хватит цепляться к Андрею Игоревичу — никто здесь твою Веру Максимовну рабыней не называл. Ни он, ни я. Уж если на то пошло — ты её в среду сам, помнишь? Отрекомендовал как рабыню? Только, Фёдор Степанович, сразу же и оговорился — два раза назвав её Верочкой! Помнишь? А уж когда я тебе позвонил после смерти Васечкиной и Олудиной… тут, знаешь, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кем она для тебя является! А вот зачем представил её рабыней? Догадываюсь! Только, Фёдор Степанович, зря. Её свидетельские показания в любом случае доверия бы у меня не вызвали.
— Хитёр, Геннадий Ильич, ох, хитёр! Но всё равно — спасибо! А к Андрюхе я не цепляюсь — я же его с детства знаю. Лет с десяти, наверно. Вхож был к его папаше. Когда он ещё не Первым, а 'замом' по сельскому хозяйству вкалывал. А меня тогда в горком перебросили из комсомола — шестёркой по идеологии — но вхож был. Не очень, конечно, но — был. И Игорь Иванович мне тогда этим вот вундеркиндом, — размашистый, пьяный жест в сторону Яновского, — не то что бы прямо хвастался, но давал понять. Да-а… жизнь… Майор, я знаю, ты и Андрюху тоже… ну, что он застрелил Бутова… подозреваешь. Не знаю, чего ты там на него нарыл, но — зря. Дохлый номер. Для таких дел — кишка у него тонка! Жидковат Андрюха! Ни из-за бабы, ни из-за 'бабок' — ха, ха, ха!
Высказавшись, Пушкарёв выпил подряд две рюмки водки и, кажется, отключился; Андрей Игоревич сосредоточенно ловил вилкой скользкий солёный рыжик; и майор, воспользовавшись паузой в разговоре, попробовал оценить нелестное мнение Фёдора Степановича о бойцовских достоинствах Яновского.
'Да, господин Пушкарёв, не далее как в среду ты Андрея Игоревича сам, что называется, ставил под бой. А сегодня — выпив, не спорю! — заявляешь, что Яновский не мог застрелить друга: ибо хлюпик, гнилой интеллигент, чистоплюй — выродок, словом, а не сын своего отца. Игоря Ивановича — железного партийца. Который, будь он на месте сына, всякого конкурента — как гниду контрреволюционную! — раздавил бы и не поморщился. А Андрей Игоревич, стало быть — увы? Для сих славных подвигов жидковат, по-твоему? Так какого же чёрта ты, господин Пушкарёв, в среду мозги мне пудрил?! И не только с Яновским, но и с Верой Максимовной? Хотя не мог не понимать, что твои байки относительно рабской сущности девицы Сидоренко не стоят выеденного яйца? Да, Фёдор Степанович жучара ты ещё тот! Тип ух до чего же скользкий! И в среду я был прав: тебя необходимо проверить 'от' и 'до'!'
Однако сегодня от пьяного Пушкарёва вряд ли было возможно добиться чего-нибудь вразумительного, и Геннадий Ильич подумал, что вырубившегося 'хозяина жизни' очень не худо попробовать спровадить домой. И поскорее.
— Андрей Игоревич, вам, вероятно, в 'приятном' обществе Фёдора Степановича выпивать доводилось раньше?
— Да, но не часто. И таким, — кивок в сторону Пушкарёва, уткнувшегося носом в тарелку, — мне его видеть ещё не приходилось… Ну да, Геннадий Ильич, что нам его судить… Особенно — после смерти Лисовского… Вызвать шофёра с охранником — и все дела… Думаю, сейчас в нашем обществе Фёдор Степанович не нуждается… Да и ни в чьём — до завтра…
После того, как два здоровенных амбала увезли мертвецки пьяного Пушкарёва, Брызгалов собрался вернуться к едва начавшемуся разговору о ссоре Игоря Андреевича с другом, но опять помешал вездесущий телефон. На этот раз из города позвонил полковник.
— Геннадий Ильич, надеюсь, ты 'расслабился' не до конца? На ногах держишься? И как с головой — в порядке?
— Держусь, Андрей Сергеевич, соображаю, но всё же — какого чёрта? Без малого десять вечера — и вдруг вы? Разыскиваете меня по телефону, отрываете от французского коньяка и баранины на рёбрышках с апельсинами, — пусть, пусть у полковника, страдающего язвой желудка, малость потекут слюнки, дабы впредь не слишком повадно было теребить подчинённых! — да при этом желаете, чтобы я был как стёклышко? Трезв и 'при исполнении'? А я, между прочим, на похоронах. Могу позволить себе расслабиться. Особенно — после шести.
— Ладно, майор, не возникай. По голосу чувствую — в норме. А что хочется прободаться — понимаю. От свиньи с апельсинами, — полковник, обыкновенно, тоже за словом в карман не лез, — оторвал изголодавшегося — ещё бы! Всё, Геннадий Ильич, пошутили — и будет. Ты мне почему до сих пор не сказал о смерти Лисовского? Не позвонил немедленно?
Брызгалов знал, что у полковника отличная информационная сеть, однако такой оперативности всё же не ожидал.
— Значит, Андрей Сергеевич, уже доложили? А что оснований подозревать хоть какой-нибудь криминал почти никаких — тоже?
— Ну, майор, мой человек больницу, конечно, не посещал, но, что, скорее всего, инфаркт, информировал. Ты, однако же, сам сказал: почти никаких — значит, уверен не до конца?
— До конца, Андрей Сергеевич, после вскрытия. Я хочу вызвать на завтра Гаврикова, чтобы проследил лично. Вообще-то местный кардиолог уверен на сто процентов, что у Лисовского инфаркт, но, думаю, нелишне подстраховаться. Всё-таки Лисовский, во-первых, один из возможных подозреваемых, а во-вторых: Васечкина. В среду — она, в пятницу — он. Знаю, Андрей Сергеевич, вы всю эту мистику считаете чушью, но факт есть факт: в среду — рабыня, в пятницу — рабовладелец. А более подозревать, что с Лисовским не совсем чисто — у меня оснований нет. Гипертония у него давно, перенёс уже два инфаркта… Почему я и не позвонил вам сегодня.
— Ишь, какой деликатный! Как заботишься о своём начальнике! Чтобы после рабочего дня — ни-ни! А я вот, как видишь, нет. Дело, майор, дело, прежде всего. Ведь мы, сыскари, всё равно, что врачи или пожарные — всегда 'при исполнении'. Даже если и не горит, а только дымком потянуло — обязаны реагировать. Ну, я это, Геннадий Ильич, так — разбрюзжался по-стариковски. Знаю, что от дела не бегаешь. Потому, наверно, и тереблю. Нет, ты меня не держи за полного злодея, с Лисовским я бы подождал до завтра… ну, пока у тебя как следует переварится свинья с апельсинами… но, понимаешь ли, мне позвонил Анисимов…
Выслушав полковника, Брызгалов понял его желание информировать своего подчинённого немедленно — не считаясь ни с местом, ни со временем.
'А Витёк-то — а?! Теперь ему что: то ли устраивать втык за самодеятельность, то ли объявлять благодарность — нарыть двух свидетелей? И каких! Которые, поздней одиннадцатичасовой электричкой возвращаясь в город, встретили знакомого им Сазонова! Севшего в поезд в Здравнице! По сведениям со станции — в 23.15. Значит — новая версия? Значит, Сазонов во главе составленного им списка стоял недаром? Особенно, если учесть, что в городе Дениса Викторовича ни в четверг, ни в пятницу никто — ни друзья, ни любовница, ни соседка по квартире — не видел! В бегах? Или — тьфу-тьфу, чтобы не накликать! — уже отбегался?'
Однако размышления о новой версии Геннадию Ильичу пришлось отложить 'на после' — сейчас, на данный момент, требовалось решить другое: возвращаться в город сегодня, чтобы с утра, не теряя ни минуты драгоценного времени, лично заняться поисками Сазонова — или заночевать в Дубках? Чтобы всё- таки, вопреки обстоятельствам, дослушать рассказ Яновского о причинах его ссоры с другом. Конечно, хотелось последнего: расслабиться, понемногу потягивая лёгкое сухое вино и болтая о разных разностях с интересным, умным и, главное, приятным собеседником. И конформистски настроенный участочек брызгаловского сознания старался вовсю, вкрадчиво нашёптывая майору: 'Чего уж, Геннадий Ильич, останься! Выпил ты сегодня уже порядком, за руль садиться нельзя, общественного транспорта в Дубках не
