Перекипев, Геннадий Ильич подробно расспросил Анисимова обо всём, что следователю удалось выяснить на данный момент. Оказалось — не много: суббота, иные на дачах, иные пьянствуют, опознание и то организовать не просто. Жены у Сазонова нет, мать и сестра в деревне, друзья-музыканты — кто где. Да, конечно, Зубов уже оповещён, а вообще-то, по мнению Анисимова, опознание трупа — формальность. Он, Анисимов, уверен, что потерпевший — Сазонов. Тело в воде пролежало не так долго — чтобы не узнать. И потом: на наружной стороне левой штанины — примерно посередине голени — узкая чёрная полоса. Скорее всего — мазут.
Сообщение Анисимова было до того исчерпывающим, что Брызгалов переспросил только одно:
— А Курников? Со сторожем удалось связаться?
— Нет, Геннадий Ильич. Жена говорит — на участке. Картошка у них за городом, а при ней — будочка. Ну, знаете, такая — мастерят из контейнеров. Это вообще-то недалеко, но кроме Костенко — суббота же — послать некого. А он, думаю, здесь нужнее. Впрочем, ты сейчас главный — решай.
— Некого, говоришь, Юрий Викторович?.. Что ж, посылай Костенко. Сторож… его показания… это важно. Особенно — относительно места. Знаю я тот мысок… А водники? С их службой связаться пробовал?
— Пробовал, Геннадий Ильич. Но у них там сейчас только дежурный патруль: координатор и трое на катере — помочь обещали, да, но только, если конкретно. А так — координатор сказал, что раз тело вынесло у мыса, то в воду оно попало ниже излучины: или в бухте, или уже на пляже. Но это я и так — знал без него. Полагаю, что в бухте, но пляж тоже не исключается. Хотя…
— Вот именно, Юрий Викторович! Мы с тобой можем только гадать, а это, знаешь ли… Зарплату нам не как ясновидцам платят. Не за экстрасенсорные способности. Так что Костенко — давай за сторожем. Посылай немедленно. И ещё раз свяжись с речниками — в бухту надо на катере. Попроси их, чтобы подкинули. А то, если по берегу, там же сам чёрт ногу сломит. Всё, Юрий Викторович, остальное на месте. Буду у тебя через… — Брызгалов на пару секунд задумался, — минут тридцать пять, сорок. Мне ещё надо сделать один звонок.
О том, что он обещал Пушкарёву позвонить сразу же после визита к Кандинскому, майор едва не забыл и по окончании разговора с Анисимовым нажал пальцем на рычаг и, не вешая трубку, набрал дубковский номер.
Фёдор Степанович оказался на месте: вчерашняя выпивка, смерть Лисовского, несчастье с Верой Максимовной настолько выбили его из колеи, что, как бизнесмену ни хотелось попасть в город, он не мог осуществить это своё желание. С тем большей жадностью, услышав в трубке брызгаловский баритон, Пушкарёв 'набросился' на майора: как Верочка? Что говорит Кандинский? Что о её состоянии думает сам Геннадий Ильич? Словом, множество заданных второпях вопросов.
Переждав этот словесный шквал, Геннадий Ильич сообщил предпринимателю, что физически с Верой Максимовной всё в порядке, а о её психическом состоянии лучше спросить у самого Кандинского. Который — по поводу Завалишиной — скоро будет в Дубках у Аллы Анатольевны. И Пушкарев, встретившись с доктором, расспросить его сможет лично. А он, Брызгалов, конечно, сочувствует, но вряд ли способен помочь чем-то ещё. Он ведь, что Фёдору Степановичу хорошо известно, специалист совсем в другой области и сегодня, увы, жутко занят по своим служебным обязанностям. А посему дико извиняется и вешает трубку — ибо дела, дела…
Зачем он выстрелил в музыканта — это оставалось большой загадкой. И мучило, начиная с четверга — со следующего дня после убийства. Нет, внешние объяснения находились легко: алкоголь, гром пушек на пляже, треск и разноцветные всполохи над головой, жалкая, корчащаяся в мучительно рвоте фигурка недочеловека — рука сама потянулась к 'Браунингу'. Но всё-таки: почему он её не остановил — свою карающую десницу? Позволил ей достать маленький выпуска 1938-го года бельгийский пистолетик и совершить — что? Возмездие? Вряд ли… Ведь музыкант почти ни в чём не виновен. Устранение опасного свидетеля? А вот это — вздор. Если Сазонов даже и видел проехавшую мимо старенькую 'Ниву', то наверняка не связал её с убийством Бутова. И уж тем более — ведь почти ночью — он не запомнил ни цвета, ни номера проехавшего мимо автомобиля. Да даже и марку — вряд ли. Легковушка, в крайнем случае, маленький 'джип' — не более. Другое дело, что он отчётливо увидел Сазонова, выхваченного фарами из тьмы на пересечении бетонки с пешеходной дорожкой, но ведь — он Сазонова, а не музыкант его… Вот и не верь в судьбу… после таких-то многозначительных совпадений… А ведь Денису Викторовичу было ясно сказано, чтобы Бутова он дожидался на станции, а не шастал в ларёк за водкой! И если кто-то ослушивается приказа начальника… значит? Виновен! Хотя бы в том, что является, в сущности, недочеловеком! Ибо человек — ну, тот, который звучит гордо — свято чтит своего начальника, безукоризненно и беспрекословно выполняет любые его приказы. А если, по лени или небрежности, что- нибудь напортачит, то с радостью примет самое суровое наказание, которое сочтёт нужным наложить на него вышестоящий товарищ. И, стало быть, нарушив приказ начальника, Сазонов, несомненно, виновен.
Подобные софизмы в какой-то степени утешали, в их свете убийство музыканта принимало видимость наказания — увы, ненадолго. Проходил час, в лучшем случае два — и всё начиналось по новой: правая, потянувшаяся к пистолету рука начинала видится отнюдь не карающей десницей, а своевольной пятипалой преступницей. Заслуживающей, соответственно, быть отлучённой от тела посредством топора. Однако проблема состояла в том, что эта преступная рука была, как ни крути, своей. И отсекать её что-то не хотелось. Конечно, строгому моралисту легко требовать отсечения негодного члена, когда ужас узаконенного убийства приходится переживать не ему — 'добропорядочному' гражданину — а сочтённому вредным 'члену'. А вот когда требуется оттяпать не голову и даже не руку, а хотя бы палец — но свой! — всегда найдутся причины, чтобы удержатся от крайних мер.
И он находил их, и вина Сазонова становилась всё несомненней… вот только постоянное насилование ума и воли давалось ему всё трудней…
— 10 —
Вид крохотного входного отверстия прямо-таки заворожил майора — опять мелкокалиберное оружие! Да что он, этот любитель змеиных укусов сзади, издевается, чёрт побери, над следствием?! Ни в грош не ставит всю их контору?! И хотя уверенности, что убийца воспользовался тем самым 'Браунингом', из которого застрелили Бутова, быть не могло — Брызгалов не сомневался: тем самым!
— Нет, Юрий Викторович, каков наглец! Словно оставляет визитную карточку: опять, дескать, я — ау! — ищите. Не боится быть обвинённым в двойном убийстве!
— А это, Геннадий Ильич, как посмотреть, — после некоторого раздумья заговорил Анисимов. — Если он знал, что пистолет понадобится ему ещё, то… хранить использованное оружие или пытаться обзавестись новым?.. последнее, полагаю, опаснее — ну, в смысле разоблачения. Разумеется, если убийца не из криминальных кругов… Однако, Геннадий Ильич, думаю, лучше дождаться Гаврикова. Чтобы, сличив пули, знать уже без сомнений… Во сколько он обещал приехать?
Брызгалов посмотрел на часы: — Минут где-нибудь через сорок. Когда я ему позвонил в Дубки, то Андрей Степанович сказал, что с Лисовским всё чисто: действительно обширный инфаркт — словом, полностью согласился с местным кардиологом. И хоть, конечно, кровь, мочу и прочее, что полагается, взял для анализа в нашей лаборатории, но вероятность злого умысла считает ничтожной. А посему, не задерживаясь, выезжает в город. С заездом в лабораторию — это примерно час… А речники, Юрий Викторович? Катер они когда пришлют?
— Сказали, как понадобится — в течение десяти минут. Если, конечно, срочно куда не вызовут. Вообще-то, думаю, они сейчас базируются в 'Поплавке' — заправляются, так сказать, пивком. Позвонить?
— Да нет, погоди. Сначала дождёмся сторожа. Да и Гаврикова — тоже надо дождаться. А пока, Юрий
