Викторович — по кружечке? Угощаю. Потому как, — по ситуации требовалась какая-нибудь непритязательная шутка, и Брызгалов быстро нашёлся, — народная многовековая мудрость гласит: 'не дай себе засохнуть'.
Ближайший пивной ларёк находился на набережной — в двух, трёх минутах ходьбы от ворот клиники. День был прохладным, скопления местной нетрезвой публики не наблюдалось, пиво, продавщица не обманула, действительно оказалось свежим. Нескольким крупными глотками уполовнив кружку, Геннадий Ильич вернулся к предположению, высказанному Анисимовым:
— Так, по-твоему, Юрий Викторович, убийца — не профессионал? И не связан с криминальными кругами? Однако хладнокровен, расчётлив, дерзок? Что ж… похоже на правду… да, гипотеза Андрея Степановича о спонтанном выстреле горит, что называется, синим пламенем. Хотя — убедительно. Если бы ты видел труп Бутова, там… на лесной полянке… Правда, я уже на следующий день стал сомневаться: всё- таки не та ситуация — чтобы спонтанно… Да-а, дельце… Сегодня уже пятый день — и ни одной стоящей зацепки… Разве что — убийство Сазонова… Если, конечно, из одного оружия… Как по-твоему, Юрий Викторович — нам в этом случае будет легче?
— Будто сам, Геннадий Ильич, не знаешь…
Анисимов отхлебнул из кружки, поставил её на прямоугольные перила железной ограды и, выдержав паузу, заговорил неожиданно сухим 'официальным' голосом:
— Давай, Геннадий Ильич, определимся. Чтобы впредь — без обид. Меня, как ты знаешь, в помощники к тебе на это расследование определили только по настоятельной просьбе Зубова. Однако моих дел, — слово 'моих' Анисимов произнёс с заметным нажимом, — никто с меня при этом не снял. И вооружённое ограбление обменного пункта никто за меня раскрывать не будет. Так вот, в том, чтобы убийцу Бутова побыстрее схватить за шкирку, я, можешь не сомневаться, заинтересован ничуть не меньше тебя. Поэтому факты, проверяемые версии, обоснованные гипотезы — в этом можешь на меня полагаться полностью. А вот от своих домыслов и фантазий, Геннадий Ильич, уволь. Методы у нас — оба ведь давно убедились! — совершенно разные.
С первого дня их совместной работы ожидаемый Брызгаловым 'бунт на корабле' наконец-то произошёл. По ничтожному, казалось бы, поводу — он всего лишь позволил себе нечто само собой разумеющееся предложить Анисимову в форме вопроса, точнее даже, размышления вслух — но суть не в этом. В любом случае бунт был неизбежен — и он случился. И что любопытно: по сценарию, ехидно предсказанному полковником — у пивного ларька.
— Понял, Юрий Викторович, — голосом хоть и не столь официальным как у Анисимова, но тоже достаточно суховатым, допив пиво, ответил Брызгалов. — Будем считать, что определились. Конечно, разные взгляды — разные методы… А если бы они у нас были одинаковыми — то какого чёрта нам бы с тобой работать вместе? Ладно, Юрий Викторович — без обид. Сформулирую по-другому…
Но по-другому Геннадий Ильич не успел: из скверика, отделяющего набережную с пивным ларьком от улицы Литке, появился Костенко. В паре с низеньким, очень немолодым, загоревшим до черноты субъектом — в расстёгнутом пиджачке и полотняной 'бейсбольной' кепочке.
— Ага, пока Костенко по нашим грёбаным 'фазендам' месит грязь, начальство поправляется пивком! Вот, Коля, учись!
Издалека, шагов ещё за пятнадцать до Брызгалова с Анисимовым вместо приветствия возопил старший лейтенант. Обратившись сразу и к обоим следователям, и к своему спутнику. И продолжил — по мере приближения утишая голос:
— Сторож в морге мне вас голубчиков сдал с потрохами: на полчасика, говорит, пошли проветриться на набережную. Будто я не знаю это 'проветриться'! Вот, познакомьтесь, Николай Курников, — подойдя вплотную, представил Костенко спутника. И сразу же, явно напрашиваясь на угощение, обратился к Брызгалову: — Как, Геннадий Ильич, пиво свежее? А то, будь они неладны эти сучьи 'плантации', в горле совсем пересохло.
Майор достал из 'загашника' — привычка что-то иметь в 'загашнике' сохранилась у Брызгалова ещё со времён неудачной семейной жизни — пятидесятирублёвую купюру и протянул старлею: — Вот, Виктор Иванович, возьми четыре кружки.
— Мне хватит, — отказался Анисимов. — Спасибо, Геннадий Ильич, но я лучше пойду. В морг. А то, если приедет Гавриков и никого из нас не застанет — жутко обидится. Как некоторые, — уже перешагивая через низенькую ограду, слегка 'укусил' Анисимов, — он не станет разыскивать по пивным ларькам.
— Тю-ю, Геннадий Ильич, он что, белены объелся? — выждав пока следователь скроется за кустами акации, прокомментировал Костенко.
— А он, Виктор Иванович, между прочим, прав. Пока мы здесь прохлаждаемся — дело стоит.
Эти слова Брызгалов произнёс с лёгкой иронией, как бы давая понять старлею: прав-то Анисимов прав, но и работа тоже — в лес не убежит. Затем обратился к сторожу:
— Николай… как вас, простите, по отчеству?
— Борисович, но… зачем это? Отчество-то?
— Так полагается, Николай Борисович. Вы же — свидетель… Место, где обнаружили тело, можете указать совершенно точно?
— А чего там делов-то. Могу, конечно… Его на мысу, на конце, в аккурат у старой ракиты вынесло. За 'Поплавком' сто метров. Это значит — из бухты. Тех, которые с пляжа, тех Она если отдаёт, то до 'Поплавка'.
— Кто отдаёт? Не понял.
— Ну, это… Она… Речка. А тех, которые из бухты — тоже не всех. Только — если без груза. А которые с грузом — опять же, до 'Поплавка'.
Это наблюдение Курникова очень заинтересовало Геннадия Ильича.
— Погодите-ка, Николай Борисович, вы это знаете лично? Из своего опыта или — по слухам? Часто, знаете ли, бывает: что-то раза два или три случилось, а вокруг сразу слухи, легенды?
— Ну да — легенды! Ни х… не легенды! Я в сторожах-то с девяносто третьего, пока этот сучий потрох не прихватил, радикулит, а прежде почти пятнадцать годов был в спасателях. На нашем пляжУ. Всякого насмотрелся. У нас ведь каждое лето когда шестьдесят когда восемьдесят а когда и до ста утопленников. Тыщами ведь в жару купаются. Пляж-то почти три килОметра, а глянешь с вышки — яблоку негде упасть. Ну, вот и тонут. Особенно, если под этим делом. — Курников выразительно щёлкнул себя по горлу.
Разговорчивость Николая Борисовича мешала, суть дела терялась в массе ненужных подробностей и лирических отступлений, однако по долгому опыту Брызгалов прекрасно знал: людей, подобных Курникову, ни подгонять, ни перебивать нельзя — съёжатся, ощетинятся, замкнутся в раковину. Вдесятеро потом придётся потратить времени, да и то: кое-что из известного им наверняка останется при себе. Поэтому, махнув рукой на Гаврикова — чёрт с ним, пообижается да перестанет! — и стараясь не пропустить ни одной важной мелочи, майор предельно внимательно слушал излияния сторожа. Оказалось — не зря. Подробно расписав каких, куда и откуда река выносит утопленников, Курников вернулся к Сазонову:
— Этого-то, вчерашнего, с той с городской стороны бухты. Но точно — до дебаркадера. Если бы выше — попал бы в стрежень. И поминай, как звали. В разлив бы уволокло течением.
(Брызгалов не сразу понял, что разливом Николай Борисович называет водохранилище при построенной в пятидесятые годы плотине электростанции.)
— Всех, которые утопли выше дебаркадера, в разлив затягивает. Да и пониже — тоже бывает. Если — который толстый. Этот-то ваш худой — вот его и прибило к мысу. Но даже и он — тоже ведь зацепился за самый кончик. Я так рассуждаю: от дебаркадера близко — пятьдесят метров, не дальше. Если бы ниже — его бы как раз к самому 'Поплавку'.
— Николай Борисович! Вы в этом уверены? Что не дальше пятидесяти метров от дебаркадера?
'Бесценная Информация! Да если сторож не ошибается — ему можно не бутылку, ящик поставить 'кристалловской' водки!', - параллельно заданному вопросу взорвалось в голове у Брызгалова.
— Почему — уверен… Речка же… А Она балует… Кого так и вовсе не отдаёт… Или в разлив утащит, или за что зацепит… Рыбам, значит, на корм… А этого вашего — полста метров от дебаркадера. Не дальше. Я почему так рассуждаю: в воде он не больше двух дён — в среду, значит, или в четверг… Нет, не в четверг — в среду. Он же мосластый, плотный. Если в четверг — его бы только сегодня… Опять же: мужик — не баба. Которая баба или мужик потолшше — тех Она отдаёт быстрей… Нет, вашего — точно у дебаркадера:
